День милосердия

Из туманных, полунамечных и скользких объяснений директора Павел Сергеевич понял, что Игорь Владимирович повинен в излишне свободной манере преподавания, идущей вразрез с требованиями программы, но главное — в пренебрежительном отношении к первостепенной задаче: ликвидации второгодничества. Не удовлетворившись такими объяснениями, Павел Сергеевич узнал адрес Игоря Владимировича и пришел к нему домой. Тот сказал прямо: «Ставил двойки, ставлю и буду ставить, если этого заслужат. Стране нужны знающие люди, а не мотыльки. Физика нужна всем, без нее невозможно воспитать человека с полноценным материалистическим мировоззрением». Павел Сергеевич согласился с ним, но, придя домой и поразмыслив, сказал Лешке, что прав директор — не подрывать же авторитет директора, который к тому же вел математику. Лешка впервые в жизни заспорил с ним, но Павел Сергеевич быстро сбил его пыл, обвинив Игоря Владимировича в непринципиальности. «Почему же он уволился, а не вступил в борьбу за свои взгляды?» Лешка огорченно замолчал. Через несколько дней он горячо рассказывал про новую физичку: «Тюленистая такая, читает по тетрадке. На уроках скучища, всем все давно известно. Ребята шкодить начали: кто в морской бой, кто в шахматы, кто воет, кто из резинок пуляет. Я им на перемене говорю: это подлость — так себя вести. Надо ей прямо сказать: неинтересно, мы и сами можем прочитать то, что есть в книжке. Вот завтра встану и прямо скажу ей все. Как ты считаешь, правильно?»

Павел Сергеевич сказал «правильно», а потом подумал: «А правильно ли? Нужна ли непримиримость в такой степени?» Сам он никогда бы не встал и не сказал в лицо учительнице столь горькую для нее правду. На следующий день, когда он спросил Лешку о физичке, тот спокойно ответил, что да, говорил.

Вот оно что! Значит, между Лешкиным отношением к кардинальным вопросам жизни и его, Павла Сергеевича, есть весьма существенная разница…

Как это часто бывает, все, что когда-то лишь смутно беспокоило душу и в свое время не было продумано и понято, теперь вдруг собралось воедино и острой тревогой наполнило сердце.

Павел Сергеевич швырнул окурок, красный огонек описал дугу и рассыпался яркими искрами.

В сильном волнении он вернулся в комнату, сел на диван, стиснул руками голову. Лешка… Лешка… А если трехслойный шов не пройдет? Если…

На миг затмило глаза, перехватило дыхание. Он услышал: засвистело, засипело, ахнуло. Он увидел: багровый вихрь взмыл над трассой, понесся с воем и грохотом, вздыбились искореженные лютым огнем трубы, свернулись, высохли, обуглились на деревьях листья…

Павел Сергеевич ощутил удушье, рванул галстук — нет! не будет, не будет, не будет этого! Он кинулся в спальню. Там телефон, справочник. Не поздно? Плевать! Почему-то палец срывается с диска, цифры пляшут, расплываются, бегут, скользят, мелькают в круге.

— Кондратий Лукич? Это Ерошев, да, да, это я. Прошу увидеться, сейчас, срочно, по трассе, разрешите… Не могу, до утра не могу. Надо лично.

Обкомовский дом через две улицы — бегом! Застыл у черной мягкой двери, перевел дух.

В шелковистой пижаме, в домашних туфлях на босу ногу, Кондратий Лукич слушал сбивчивую торопливую исповедь Ерошева и задумчиво покусывал роговую дужку очков. На краю пепельницы дымилась сигарета. Чистый зеленый колпак настольной лампы ярким пятном отражался в застекленном стеллаже.

Павел Сергеевич умолк, ощущая облегчающую пустоту, уставился на Кондратия Лукича темными, ждущими глазами. Кондратий Лукич думал, то покусывая дужку, то почесывая ею седую косматую бровь.

— М-да… Неприятная история, — сказал он наконец. — Во-первых, немедленно, сегодня же отмените эти ваши фокусы с трехслойным швом. Если убеждены, что можно варить в три слоя, добивайтесь официального разрешения проектной организации, а пока извольте исправить брак.

Павел Сергеевич хотел сказать, что брака не так уж много, всего две-три плети, но Кондратий Лукич остановил его нетерпеливым жестом:

— Я позабочусь, чтобы на трассу была послана компетентная комиссия. Что вы хотели сказать?

— Все исправим, Кондратий Лукич, но нужна помощь. Спасти положение может только встречная бригада.

— Спасти, спасти, — раздраженно пробурчал Кондратий Лукич. — Надо было серьезнее относиться к своим обязанностям. Вы хоть понимаете, что за такие дела вас надо судить? — Торопливо нацепив очки, он холодно посмотрел на Павла Сергеевича и отвернулся. Сигарета дотлела до мундштука, пепел серым столбиком висел над пепельницей. — Легко сказать «встречная бригада», — произнес он, морща лоб и сердито пошевеливая бровями. — Придется обращаться к организациям города, а у них своих дел по горло.

Он вытащил из пиджака, висевшего на спинке массивного стула, авторучку, быстро написал что-то на обложке «Советского экрана», сказал, не глядя на Павла Сергеевича:

— Завтра в десять зайдите ко мне.

В ту ночь Павел Сергеевич не сомкнул глаз…