Чугреев подрулил к лиственнице, выключил двигатель. Стало слышно, как по мокрому брезенту крыши звонко бьют капли дождя, падавшие с веток.
— Хороший ты парень, Алексей, только с такими понятиями далеко не уедешь. Забуксуешь. — Чугреев перегнулся через сиденье, откуда-то сзади достал журнал работ, слюнявя палец и быстро поглядывая на Лешку, начал листать страницу за страницей. — Я тебе сейчас кое-что покажу. Вот. — Он загнул лист. — Ты все шумишь на Мосина, считаешь его халтурщиком, рвачом, а на самом деле…
«Мосин говорил правду!» — мелькнуло вдруг у Лешки. Он вспотел от этой мысли, сердце забилось часто и сильно. Чугреев пристально следил за ним иссиня-черными матовыми глазами.
— Это вы приказали Мосину! — выпалил Лешка. — Это подло!
— Ты вот что, — сказал Чугреев, усмехаясь, — учись говорить по-мужски, а не по-бабьи. Возьми себя в руки и не бросайся словами как мячиками.
— Воспользовались его безвыходным положением.
— Ты знаешь, что такое приказ?
— Я знаю, что такое совесть!
Чугреев молча раскрыл журнал, швырнул Лешке. Лешка сразу узнал развалистый почерк отца.
Ниже была приписка печатным чугреевским почерком:
И снова корявый отцовский почерк:
Еще ниже последнее распоряжение отца:
И снова напечатано замечание:
Лешка нахмурился. Слезы закапали на журнал. Буквы расплылись синими пятнами.
Чугреев открыл дверцу, выбросил потухшую папиросу, закурил новую. Его, видно, тоже пронял разговор, он нервничал, руки подрагивали.
— Я, слышь, вскоре после немецкой капитуляции ехал из Пирны — есть такой городок на Эльбе, двадцать километров южнее Дрездена — в Берлин. На «студере» ехал. А ко мне в кузов напросился интендант с бычком. «Студер» новый, автострада ровная, широкая — газу до отказу, тормоза ни разу. Семьдесят пять миль жму — ветер поет. Вдруг — что такое? — по кабине забарабанили. Оказывается, бычок взыграл и на всем ходу выпрыгнул из кузова. Шею себе сломал, дурень.
Чугреев в шутку ребром ладони тихонько постукал по Лешкиной заросшей шее. Лешка вздрогнул, с ненавистью отшвырнул его руку, сверкнул глазами, полными слез, и выскочил из машины.
— Куда ты? Подожди, Алексей! — кричал Чугреев, но Лешка, не оглядываясь, ушел в лес.
До вечера пробродил он по голому черному лесу, глотая слезы, спотыкаясь и падая в мокрую траву. Вслед ему с верхушек сосен испуганно каркали вороны. По небу неслись грязные и рваные, как лохмотья, тучи, над ними без просветов висела серая мгла. Он вымок и озяб, зато холод прояснил мысли, теперь надо было спокойно все обдумать, принять какое-то колоссально важное решение.