День милосердия

Холодная мгла застилала поляну. Черными тушами громоздились у траншеи трубоукладчики. Продолговатые, как снаряды, лежали на бровке баллоны со сжатым газом. В черной могильной глубине траншеи серой полосатой змеей тянулась труба.

Освещая фонариком, он прошелся вдоль плети, посчитал стыки — десять бракованных швов в одной плети да столько же в другой. Приглядевшись пристальней, он заметил на трубах рядом со стыками кривые белые кресты. Вечером их не было, значит, кто-то оставил эти меловые знаки совсем недавно. Ему почудилось, будто впереди, за трубоукладчиками, что-то тихо звякнуло и заскрипело. Прислушался — ничего. Тогда он подбежал к баллонам, приоткрыл тугие краны — в темноте у траншеи тонко засвистел из горелки газ. Он не знал, что там, впереди, в промозглой черноте, откуда прилетали эти странные звуки, взмокший от пота, подхлестывая себя матерками, Мосин перетаскивал по грязи САК. Лешка не знал, что вот уже два дня этот «рвач и халтурщик» тайком приглядывался к своим швам, колупал их корявыми пальцами, вздыхал и наконец сегодня, вздремнув после ужина, вышел подправлять бракованную плеть. Лешка этого не знал…

Тонкое синее, как вороненое лезвие, пламя горелки со свистом и шипением прогрызало в трубе узкую щель. В жестокой схватке с пламенем металл раскалялся добела, держался из последних сил и вдруг таял и бежал тяжелыми светящимися каплями. Вот оно, оранжевое солнце над сизым океаном!

Лешка спешил. Злость и радость клокотали в нем кипящим металлом. Лешка спешил. Шов сдавался — щель росла. Пламя выжигало шов начисто. Это не шов — это сама подлость и ложь разлетаются шипящими брызгами. Пламя сильнее металла. Металлу больно, мучительно больно — это видно, хорошо видно сквозь темные очки. Но пусть, пусть больно, зато здесь будет чистый стык, зато здесь будет добротный шов — без подлости и лжи. Здесь будет настоящий шов…

Чья-то мощная рука схватила Лешку за шиворот, рванула вверх. От испуга, от внезапности Лешка отпрянул в сторону, завалился набок, выставив перед собой горящую горелку. Мосин вцепился в нее, приподнял Лешку над трубой, тряхнул. Лешка откинулся на трубу, уперся ногами в землю. Четыре руки сжимали шипящую горелку, как взбесившуюся змею. Пламя хлестало и резало ночной воздух. Мотаясь, оно лизнуло Мосина по лицу. Дико взревев, он бешеным рывком, скрутив Лешкины руки, полоснул жарким лезвием по горлу, по вздувшимся от напряжения жилам. Крик, короткий, как удар, отбросил Мосина на дно траншеи, в хлюпкую глинистую грязь. Горелка поползла по скользкой трубе, булькнула в темноту, заклокотала, зашипела там, выбросив облачко пара…

Хватаясь за липкую обваливающуюся стенку, Мосин встал, на ощупь двинулся короткими шажками вдоль трубы. Его руки нашарили Лешку — тот лежал по другую сторону трубы, на дне траншеи. Мосин тронул его, прохрипел: «Эй, парень, эй!» — и прислушался. Тихо клокотал вырывающийся из горелки газ, шумела листва, издали ветром доносило какие-то замирающие звуки, то ли стоны, то ли вздохи. «Алексей!» — заорал Мосин во весь голос и в страхе торопливо переполз через трубу, приподнял Лешку, приник ухом к груди. Бережно, почти не дыша, он поднял Лешку над собой и положил на край траншеи — сам кинулся к лестнице, приставленной к стене.

Накрапывал дождь. Порывами налетал ветер, и лес, стоявший двумя черными горами, начинал жалобно гудеть и потрескивать. Серым мутным ущельем тянулась просека. По дну ущелья, покачиваясь, тяжело дыша, оскальзываясь на буграх и яминах, бежал Мосин. Он нес на руках Лешку, — нес, как свою собственную жизнь, как последнюю свою надежду. Он бежал к стану, к огню, к людям…

Разгоняя в клочья утренний туман, вздымая опавшие листья, на поляну приземлился вертолет.

С лицом серым, набрякшим от тревоги, Павел Сергеевич кинулся к вагончикам. За ним, еле поспевая, путаясь в полах плаща, побежал человек с докторским баульчиком в руках.

В первом зеленом было тесно. Монтажники стояли возле нижней полки, заслоняя Лешку.

Как слепой, раздвигая трясущимися руками людей, Павел Сергеевич протиснулся к полке и замер.

Лешка лежал на спине, укрытый до подбородка суконным одеялом. Лицо его в тени было пепельно-белым. Запавшие глаза, прикрытые темными ресницами, казалось, вздрагивали.

Доктор нервно протер очки, склонился над Лешкой. Стало слышно, как нудно зазвенел комар…

1968

КВАРТИРА

1