День милосердия

Потом вспомнилась ему авария на химзаводе, где он много лет проработал монтером после окончания ремесленного училища. От перегрева расплавился подшипник нагнетающего компрессора, и газ под большим давлением вырвался из газгольдера. Федор в этот момент находился на мостовом кране, менял потолочные светильники. Крановщица погнала кран от газовой волны к приточной вентиляции, но, пока они ехали над всем цехом, крановщица надышалась газом, потеряла сознание. Федор, давясь от удушья, последними силами снял ее с крана, вынес за ворота цеха. На «скорой» их доставили в больницу и продержали две недели. У крановщицы все прошло без следа, и муж ее ловил потом Федора, заманивал в гости, хотел напоить за то, что спас ему хозяйку — у них было четверо детей. Федору же было не до выпивки — несколько месяцев он кашлял и страдал одышкой. Его лечили разными ингаляциями, посылали в санатории, заставляли пить какие-то таблетки, но Федору вдруг все разом опротивело: и лекарства, и санатории, и сам завод — запах газа вызывал спазмы в груди.

Еще до аварии частенько подумывал он о жизни где-нибудь в лесу, подальше от городского шума. После смерти матери он остался совсем один: отец погиб на войне, сестер и братьев у него не было. Жил он в старой полуразвалившейся хибарке, приткнувшейся к сарайчику во дворе бывшего купеческого дома. Жил тихо, обособленно, ни с кем не сближаясь. Делал клетки, раздаривал мальчишкам. Ловил птиц, кольцевал и выпускал на волю. Продажей не занимался уже давно — хватало ему одному на все его нехитрые нужды.

После аварии пришлось всерьез задуматься о новой работе — на химзаводе стало совсем невмоготу. В двадцать семь лет он чувствовал такую истому и усталость, что мечтал устроиться ночным сторожем, сторожить какую-нибудь неважнецкую тару, пустые бочки, к примеру, или вторсырье, чтобы никому никогда и в голову не пришло грабить его объект. А еще лучше забраться в лесную глушь, пасечником или лесником, ходить себе по лесу, следить за тем, как живут деревья, птицы, травы. Его всегда тянуло в лес, в городе ему было худо, неуютно. Отпуска свои, когда работал на заводе, он проводил только в лесу: брал палатку, рюкзачок и — пароходом по Ангаре до северных глухих мест, подальше от жилья. Ставил палатку, налаживал костер и жил у какого-нибудь затона, тихой заводи все десять-одиннадцать дней, питаясь рыбой и пресными лепешками, которые сам пек на раскаленных камнях.

Когда попалось ему на глаза объявление местного управления высоковольтных сетей о Лесной подстанции, он сразу загорелся: оно! Съездил, посмотрел — действительно: безлюдье, густой лес, настоящая тайга, в ста шагах холодный ключ. С вершины увала видна Ангара — сизая, в дымке, а дальше, севернее, за черными зазубринами гор сверкали снежные вершины. И дом был подходящий: высокий, пятистенный, на каменном фундаменте. В каждой половине по три комнаты и кухня. В ограде — стайка, сарай, огород. Напарник — пожилой, опытный монтер, с женой и детьми: дочерью и внучатами. Жить, сказали, можно, только с продуктами плоховато, из города приходится возить, но зато — тишина и воздух. А Федору ничего больше и не требовалось.

Без сожаления уволился он с завода и, взяв с собой белье да пару лучших клеток, не мешкая, переселился на подстанцию, в пустую и холодную половину дома.

Сосед-напарник, Тарас Матвеевич Ефименко, да и жена его Марья Григорьевна приняли его переезд с открытым сердцем и радовались как родному: предлагали брать из погреба картошку, приглашали к обеду, пытались зазывать на чай, но Федор от всех этих знаков добрососедства вежливо отказывался и в свободные дни, когда на подстанции не было никаких работ, тихо возился со своими клетками, ловил птиц или уходил к Ангаре, на полюбившееся местечко — на каменный уступчик, скрытый густым ольшаником, и лежал там, в тени, как раненый зверь, залечивая себя тишиной и покоем.

И правда, то ли от здорового лесного воздуха, то ли от спокойной, по сравнению с заводом, работы, а может, от этого сурового речного раздолья, что открывалось с потайного уступа, но, так или иначе, довольно скоро прошел у него кашель и все реже возвращалась одышка.

Примерно через месяц после того, как он переселился на Лесную, пришло из города казенное письмо, в котором объявлялось о решении снести его хибару, как попавшую в зону намечаемого строительства новой большой гостиницы. Предписывалось в трехдневный срок явиться для составления акта оценочной комиссии, если домовладелец не претендует на получение соответствующей жилплощади из фонда райжилотдела. Если же претендует, то должен явиться в райжилотдел с соответствующим заявлением. Прочитав это отпечатанное на папиросной бумаге постановление, Федор снова вдруг, как после аварии, ощутил приступ удушья. В груди опять заломило, и он ушел на спасительный камень, решив никак не отзываться на строгую бумагу. Потом, через год, он заглянул на свою улицу — на месте целого квартала зиял огромный котлован.