День милосердия

Он еще налил себе водки, с полстакана, выпил залпом, выдохнул и замер на выдохе, с выпяченными губами. Потом принялся за еду. Беря щепотью с тарелки капусту, он откидывался всем телом, запрокидывал голову, швырял капусту в разинутый рот и, качнувшись вперед, как-то лениво, полусонно двигая челюстями, жевал. Рассол тек по его широкому подбородку, капал на грудь, на тужурку, а он все жевал и жевал, водя по сторонам печальными осоловевшими глазками и то и дело запуская руку в тарелку, пока не съел всю капусту. С такой же машинальной отрешенностью он взялся за грибы и вскоре прикончил и их.

Старик наблюдал за ним, как он ест, и горькое чувство заполняло стариковское сердце. Теперь Анатолий уже не казался ему молодым и веселым, как в первый день, теперь старик разглядел, как сильно переменился сын: пополнел, округлился и лицом и телом, особенно животом — наел барабан, даже тужурка расходится, того и гляди, последние пуговицы поотлетают. И вообще, поизносился, потускнел, пообтрепался Анатолий, рукава форменной тужурки измахратились, штаны протерлись и светятся на коленях. Лицо обрюзгло, посерело, рот, прежде круглый, полумесяцем, как бы перевернулся рожками книзу, щеки обвисли, плешь продвинулась еще дальше к затылку. Покидают волосы буйну голову, а ума не прибавляется у сына — вот в чем досада.

И вдруг стронулось стариковское сердце, стало мягчеть, отходить — неприязнь сменилась досадой, досада — жалостью. Сироты, оба они сироты без доброй Тренушки, некому позаботиться о них, некому согреть и приласкать. И уже совсем было настроился старик простить сына и даже вздохнул и кашлянул, как бы давая первый, слабый сигнал к перемирию, но тут отворилась дверь и в избу с радостным повизгиваньем ворвался Жулан.

— Смотрите-ка, сбежал! — изумленно воскликнул Анатолий, показывая отцу на огрызок веревки, болтавшейся на шее собаки.

Жулан бросился к кровати, вскочил на нее передними лапами и с визгом принялся лизать руки и лицо старику.

— Ну! Ну! — притворно сердясь, отмахивался от него старик, но пес, чувствуя по голосу, что хозяин строжится лишь для вида, еще пуще кидался на него и взлаивал от радости.

Анатолий поманил, подозвал Жулана к себе, и пес, словно охмелевший от счастья, подбежал к нему, дался в руки. Анатолий ухватил его за ошейник, прижал его голову к коленям, приник к его морде лицом. Псу не терпелось снова вернуться к старику, к главному своему хозяину, и он стал выкручиваться из объятий Анатолия.

— Псина ты псина, что же с тобой делать? — бормотал Анатолий, не выпуская собаку, еще крепче притискивая ее голову к себе, поглаживая за ушами. — Взять мы тебя не можем, бросать — жалко.

Жулан вдруг перестал вырываться, покорился крепкой руке Анатолия и ласке, а может, почуял нечто такое, что заставило его замереть и прислушаться, ведь он наверняка понимал, что сейчас решалась его судьба.

— Батя, что делать будем? Опять к Карпенке? — тихим, каким-то вкрадчивым голосом спросил Анатолий.

Старик молчал. Помимо его воли в нем опять взмутилось раздражение против сына. Он чувствовал, куда клонит Анатолий, и то, к чему полунамеком направлял его сын, было для него неприемлемо.

— Оставлять пса на муки… — с искренней грустью сказал Анатолий. — Мне, батя, ей-богу, жалко.

Жулан вдруг резким рывком вырвался из его рук, метнулся в сторону, ползком, на брюхе, с виновато прижатыми ушами, облизываясь и зевая, подобрался к кровати и положил одну лапу на постель. Анатолий встал, пошел следом за ним, намереваясь поймать за конец веревки.

— Не трожь собаку! — взревел старик, хватаясь за палку.

Жулан спрятался под кровать. Анатолий покачнулся от окрика старика, но сделал еще шаг и остановился, чуть склонившись к отцу. Они глядели друг на друга в упор, и молчание их становилось невыносимым.

— Ну, батя, чего же ты? — прохрипел Анатолий. — Может, ударишь? Собака дороже сына. Ага. Кобеля мы любим, а сын родной, значит, хуже пса. Ну, ну, вдарь, чего же ты?

Старик сжимал палку двумя руками, его корежило, как в судорогах, он водил палкой перед собой, словно играючи с нею, и лишь по синим напрягшимся жилам на шее, по вспухшим венам можно было понять, каких трудов ему стоило это плавное покачивание. Он сдержал себя, не ударил сына, но удержать слез уже не мог. Отбросив палку, он судорожным рывком прикрыл рукой глаза и разрыдался.

Анатолий вернулся к столу, сел, насупившись и тупо глядя в пол.

Скрипуче чакали ходики, монотонно булькала за окном стекающая по желобу в бочку дождевая вода, издали доносило натужное подвывание буксующей в проулке машины. Всхлипывал, постанывал старик и, словно сочувствуя ему, под кроватью поскуливал Жулан.