День последний

Им опять овладело беспамятство, и усеянная трупами поляна, вместе с окружающим лесом, провалилась куда-то в бездну, а ему стало казаться, что он, опять здоровехонек, идет, как давно решил, к отцу Григорию в Па-рорию. Шагает по лесной тропинке, узкой-преузкой, обросшей желтым лисохвостом и папоротником. Старается идти быстро, но что-то все мешает: то ветви по глазам хлещут, то онучи разматываются, и приходится останавливаться, поправлять; а больше всего левое плечо — тя-нет-тянет, того и гляди оторвется. Вот тропинка становится шире, лес редеет, и впереди полянка. Но какая! Маленькая, круглая, покрытая высокой травой; а кругом трава низкая, скошенная, — укос еще лежит, сено не убрано. «Уж не самодивское ²⁷ ли это игрище, что в горах над Заногой возле Жабьей башни? — с удивлением думает Сыбо. — Как же вокруг-то косили? Ведь самодивы могли напасть!» Он останавливается в нерешите.пьности: шагать ли напрямик, прямо по траве, или обойти полянку? Страшно, да надо торопиться. Пока он стоит и раздумывает, вдруг кто-то тихонько зовет его: «Сыбо, Сыбо! Уходи отсюда!» Голос женский, похож на Евфросинии, но никого не видно. «Перекрестись и уходи!» — слышится опять. Вдруг по самой середине полянки, прямо из травы, показалась маленькая покосившаяся церковка с ветхим крестом на куполе и такой низкой и узкой дверью, что надо согнуться вдвое, чтобы войти. Сыбо подходит, снимает шапку, крестится. «Где ж это видано, чтоб посреди самодивского игрища церковь стояла?» Не успел к двери подойти, а она отворяется, и выходит оттуда Ев-фросина в монашеском одеянии, а за ней отец Григорий — такой, каким Сыбо в пещере его видел. Евфро-сина глядит на Сыбо, не удивляясь, что он тоже тут, поднимает руку и на часовню ему показывает. Взгляд у нее строгий, укоризненный. Сыбо просунул голову внутрь: на него пахнуло запахом сырости, ладана и горящих свечей. Свечи горят всюду: на истоптанном полу, вдоль стен, возле маленького иконостаса. Перед ним — покойник с прикрытым холстиной лицом. «Кто это?» —-спрашивает Сыбо; мертвец, свечи, молчанье Евфросины и отца Григория внушают ему ужас. Но вот Евфросина наклоняется к нему и тихо-тихо шепчет: «Зачем совершили вы с Момчилом этот грех? Сперва меня погубили, а теперь и ее!» И Сыбо сразу становится ясно, что покойник — Елена. «Она умерла?» — спрашивает он. Евфросина прикладывает палец к губам, взглядывает украдкой на старца и совсем тихо отвечает: «Она сама на себя руки наложила!» —«Ах, об этом я не догадался!» — еще не придя в себя, говорит Сыбо... Тут Евфросина, отец Григорий и церковка растаяли в каком-то сиянии, и он проснулся. Рослый человек, наклонившись над ним, смотрел на него заплаканными глазами.

— Момчил! — слабым голосом воскликнул Сыбо, узнав побратима. — Что с Еленой?

Момчил, наклонившись еще ниже, поцеловал его в лоб, и горячая слеза обожгла щеку Сыбо.

— Ах, оставь Елену,— промолвил Момчил, махнув рукой. — Она в хорошем месте. Я отослал ее под охраной

Райка за Марицу, к Евфросине. Ты-то как? Болит рана?

— Пустяки. Только водицы больно хочется испить, братец. Дай, коли есть у тебя, — так же тихо ответил Сыбо и попробовал поднять голову, но мог только подвинуть ее. — А насчет Елены потому я спрашиваю, что только сейчас во сне видел, будто она померла: сама руки на себя наложила. Я еще тогда хотел тебе сказать, когда мы ее увозили: смотри за ней. Ведь она мне грозилась: я, мол, живая в руки...

— Оставь Елену, — перебил Момчил, поднося флягу к его рту. — И чего ты о ней беспокоишься? Или забыл, чья она дочь?

С жадностью сделав несколько глотков и отстранив флягу рукой, Сыбо устремил на Момчила взгляд, полный какого-то особенного выражения.

— Грех совершили мы, побратим, смертный грех! — прошептал он. — Придется нам в огне гореть, как боярину Петру за Евфросину.

— Кто тебе сказал? — с удивлением воскликнул Момчил. — Или во сне приснилось?

— Сама Елена, — со вздохом возразил раненый. — При выходе из горницы, где царские поезжане пировали, показалось мне, будто я Евфросину увидал, какой она десять лет тому назад была, и будто мы не Елену, а сестру твою увезти собираемся... И увезли, — еле слышно прибавил Сыбо, закрыв глаза.

Лицо его страшно осунулось, нос вытянулся и заострился.

Момчил осторожно толкнул побратима.

— Что ж ты замолчал, Сыбо? — спросил он упавшим голосом.

— Погоди, погоди, — сказал Сыбо, медленно открывая глаза. — Меня ко сну клонит. Как закрою глаза, все что-то видится. Вот сейчас мать свою видел, царство ей небесное; я уж забыл ее совсем. Прядет кудель, глядит на меня и головой качает. Значит, не жилец я на этом свете. Так-то, Момчилко. Предстану, видно, перед господом и его судом праведным! Ох...

— Не говори так, — возразил Момчил, чувствуя, что комок подкатил ему к горлу. — Ребята носилки сделают, отнесут тебя в Чуй-Петлево, к Обраду. Он знахарь.

— К Обраду? Нет, не дотяну. Тут помру, тут меня и заройте. А далеко ли отсюда до Ширине?— спросил Сыбо.

Он говорил с трудом, поминутно останавливаясь.