День последний

Перекати-поле в пустых полях, собирающий туманы над горами, подымающий пыль с четырех концов света. Умер беглый отрок Сыбо, и вместе с ним умер отрок в нем самом — тот самый отрок, который несколько лет тому назад замахнулся топором на своего боярина и убежал в лес, чтобы скрываться, как дикий зверь, среди ветвей да подстерегать на дорогах богатых купцов, царских лю-дей и гордых злых бояр. Ему стало ясно, что так длиться не может. Но что делать дальше? Куда и с кем идти?

Его родиной были Родопы, с их темными шумящими лесами. Хорошо там жить, красно и умереть!. . Однажды стоял он на высоком гребне, смотрел на уходящий прямо из-под ног горный склон, сплошь, куда только ни достигал глаз, покрытый лесом. И словно заколосившаяся нива, вершины деревьев ходили волнами, легко покачиваясь взад и вперед, и ветер играл их листвой, как рябью зеленого моря. Высоко над головой парил орел. Момчил глядел то на орла, то на горный склон. Птица плыла высоковысоко в поднебесье, порой теряясь в ярком сиянии солнца или кружась маленькой мушкой вокруг огня. Но потом она медленными кругами стала спускаться вниз, и чем ниже спускалась, тем шире становились круги, словно она желала достичь горизонта и посмотреть, что там, за ним. Устав от вышины, она скользила понизу, над зеленым морем леса, или долго висела неподвижно над какой-нибудь лощиной, наклонив голову и вонзив взгляд во что-то происходящее внизу.

«Что он увидит в Меропе?» — подумал Момчил, узнав место, над которым пролетал орел; ему показалось, что он сам обратился в птицу и смотрит вниз, как она.

«Вон Смолены, вон Подвис, а вон Арда. Какие там живут удалые парни — высокие да стройные, будто молодые сосны! Меропа позади, а вон Астра, Мыняк, а там — ближе к Одрину — семибашенный Ефрем, — каждая башня — целая крепость, — а вокруг, будто цыплята вокруг наседки, села, села, где живут чабаны, свинопасы. .. »

Он долго следил за птицей, пока она не ушла куда-то далеко на юг, в сторону приморья, а потом про неслась у него над головой и скрылась в противоположном направлении, за лесистыми холмами Цепина, Баткуна и Перушицы.

«А не пересечь ли и мне, как орел, эти края крест-накрест, от Порея и Перитора в приморье до Пловдивской хоры ¹ и от Марицы до Месты, от реки до реки?».

Так сказал он когда-то своему побратиму Сыбо, и вот теперь Сыбо напомнил ему: « ...не царем в Тырнове, не базилевсом в Царьграде, а в Родопах, где в первый раз свет солнца увидел ... царство без царя, без бояр, без отроков, где было бы вольно и свободно человеческой душе».

Вот куда надо идти!

«Эх, побратим, кабы это сбылось!» — вздохнув об умершем, со стесненным сердцем подумал Момчил.

«Зачем понадобилось мне похищать Елену, зачем? — снова встал в душе его вопрос, на который он словно не знал, как ответить себе. — Люблю ли я ее? Ненавижу ли из-за отца? Как это мне пришло тогда в голову на Комниновом лугу переодеться боярином и переплясать ее?»

В памяти его всплыли слова Сыбо: « ...полюби ее, не мучь!» «А что, если б Елена полюбила меня?» — спросил он сам себя. И где-то в самой глубине сердца, словно змея в кустах, шевельнулась злая мысль: «Пусть полюбит меня боярышня, пусть помучается! Хусара и отцовского врага! Пусть и старый прахтор узнает, как болит душа за родного человека!»

Злая мысль заворочалась сильней, подняла змеиную голову, приготовилась кого-то укусить: «Не только за Евфросину, и за тебя, Сыбо, и за тебя отомщу!»

И оттого ли, что он испытал новый прилив жалости к побратиму, оттого ли, что жгучее воспоминание о пережитых обидах вытеснило из его памяти иные, отрадные воспоминания, Момчил вдруг опять увидел перед собой отталкивающую картину, тайно отравлявшую его сознание: он привязан к столбам, подпирающим боярское крыльцо;обнаженная спина его исполосована; а отец Елены, перегнувшись через перила крыльца, попивая вино из большого серебряного кувшина, время от времени покрикивает: .

— Еще, еще!

¹ Х о р а — область, (греч.),

византийская

административная единица

т

Острая, режущая боль от ударов плети снова пронизывает все его тело, и перед ним ярко встает все остальное, словно это было только вчера: еще не жаркое весеннее солнце, светящее ему в лицо и согревающее его голое тело, сосновый бор вдали, башня — темная, мрачная, с парящим над ней соколом, бледные склоненные лица толпящихся вокруг него других отроков. Всякий раз как плеть опускается ему на плечи, он закрывает глаза, чтобы не закричать, а когда после удара кровь сильней течет по спине, быстро открывает их, чтобы взглянуть на сокола: вид свободной птицы, реющей высоко в поднебесье, бодрит его. Сокол опускается ниже, даже лес наклоняется к нему, и от покрытой снегом горной долины течет мутный поток, подобный ручью мутных, соленых слез. И вдруг слышится чей-то старческий голос:

— Довольно, боярин, довольно! Не губи пария!..

— ...Воевода! Воевода! — крикнул кто-то возле самого уха склоненного Момчила, и чья-то рука легла ему на плечо.

Момчил мгновенно выпрямился и с изумлением оглянулся.

— Это ты, Войхна? — сказал он, узнав одноглазого хусара. — Что там?