День последний

— Мы с грехом пополам вырыли могилу и опустили Едрея. Сыбо тоже в нее опускать? — спросил Войхна, указывая пальцем на чернеющую под дубом кучу земли. — Надо бы поскорей; того и гляди другие татары наедут.

Момчил, не отвечая, поглядел на небо. Оно было все так же темно и беззвездно. Верхние ветви деревьев качались, и лес сильно шумел.

— Куда ветер дует? — спросил воевода, переводя взгляд на Войхну.

— В сторону постоялого двора, — ответил тот, тоже глядя на деревья.

— Пошли ребят: пускай сучьев на дорогу накидают да придорожные кусты и деревья зажгут, — приказал Момчил. И прибавил мрачно: — Посмотрим, кто нас тогда догонит. Ступай!

Потом подошел к могиле и раздвинул толпу окружавших тело Сыбо разбойников. Наклонился, поцеловал побратима в лоб. Лоб был холодный.

— Опускайте! — сказал он, выпрямившись

Хусары зашевелились.

— Прощай, Сыбо! — говорили одни.

Другие, по примеру Момчила, молча целовали умершего.

Когда тело подняли и уже готовились опустить его в землю, у мертвого что-то выскользнуло из-за пазухи и упало в пыль.

Войхна наклонился.

— Крест, — промолвил он. — И дудочка, поводыр-ская свирель его, видно... Может, крест на могилу положить сверху?.. А! Еще перстень... золотой, с камнем...

— В могилу, в могилу и крест и свирель! — приказал Момчил. — А в могильный холм воткните меч! Сыбо был хусаром, а не монахом... Перстень мне дайте.

Он, не глядя, спрятал перстень к себе за пазуху и стал смотреть, как хусары, опустив труп в могилу, принялись кидать туда комья земли. К нему опять подошел Войхна.

— Огонь сейчас займется, воевода. Поедем!

— По коням! — крикнул Момчил.

Вскоре хусары были готовы к походу. Двое прибежали с дороги и сразу вскочили на коней. Поляна опустела; на ней остались только оцепенелые трупы да длинные, все еще пошевеливающиеся призраки повешенных.

Перед тем как тронуть коня, Момчил обернулся к могиле побратима. Поглядел на белеющий в темноте ясень и кивнул, как бы говоря: «Я вернусь».

Потом хлестнул коня и помчался по узкой дороге, а за ним — все хусары.

Долго скакали они среди качающихся ветвей, которые тянулись к ним словно жадные руки. Усталые, недокормленные кони громко фыркали; удары их копыт о твердую землю отдавались в ночной тишине тупым, деревянным звуком.

Наконец лес кончился, и хусары выехали на гладкую поляну, посреди которой возвышался побелевший старый дуб, опаленный молнией. Момчил первый остановил коня.

Неподалеку в темноте извивалась черная полноводная река. Воздух был влажный; сильно пахло тиной. На другом берегу довольно высоко в воздухе полыхали два бурных пламени.

— Это Марица, — проговорил вполголоса кто-то из ехавших впереди.

Сзади послышался голос Войхны:

— Поглядите, ребята, что Хрельо и Твердко устроили. Какой пожар!

В том месте, где был оставлен Сыбо, горел лес. Языки пламени, загибаясь назад, огненными серпами срезали верхушки деревьев.

— Ловко! Позади пожар, впереди река. Куда же ехать? — стали перешептываться разбойники.

Только Момчил сидел на коне молча, не оборачиваясь. Наклонившись вперед, над шеей коня, он прислушивался к ропоту текущих струй, и подавленное злое чувство уходило все дальше, в самую глубь его сердца. Ему казалось, что река — это рубеж, который надо перейти, но что за этим рубежом, что ждет его, Момчила, по ту сторону, он не знал. Он протянул руку, потрепал усталого коня по шее. Острый неподвижный взгляд его был устремлен на яркокрасное зарево огней. «Не царем в Тырнове, не базилевсом в Царьграде», — вдруг вспомнил он слова Сыбо. И хотя сердце его мучительно сжалось при мысли об умершем побратиме, Момчил, не оборачиваясь и попрежнему ничего не говоря, легонько тронул коня.

Хусары молча последовали за ним.

И. ЕЛЕНА И ЕВФРОСИНА