День последний

— Удалая голова! — прошептал Райко, почесав себе затылок. — Силой может ее увезти, да и монастырь зажечь. Все может сделать.

Хусар медленно повернулся, толкнул низенькую дверь плечом и, совсем согнувшись, переступил кривой, как луч, высокий порог.

— Прощай, сестра! — промолвил он, кланяясь.

Когда стук его шагов затих, сестра Ксения затворила

дверь и в задумчивости встала на прежнее место. Поправила в лампаде фитиль, подлила в нее масла из склянки. Кроткий огонек поднялся выше и с веселым треском озарил темные, полустертые лики на иконах. Наливая масло, рука ее слегка дрожала. После этого монахиня хотела продолжать молитвенное бдение, но, перед тем как опуститься на колени, поглядела на боярышню. Пара блестящих глаз была устремлена на нее: Елена не спала.

Монахиня не успела опомниться, как боярышня приподнялась на ложе и, не спуская глаз с сестры Момчила, тихо промолвила:

— Почему ты так ласкова со мной, сестра Ксения? Почему так заботишься обо мне? Разве ты видела много добра от моего отца? Разве получила что-нибудь хорошее от меня? Или бережешь меня для своего брата Мом-чила? Я все слышала, что ты говорила с этим хусаром, но не все поняла. Признайся: ты — та самая Евфросина, за которую меня принял медвежий поводырь Сыбо и о которой я молилась по приказанию отца...

Сестра Ксения страшно побледнела, у нее подогнулись колени, и она как стояла, так и опустилась на топчан к больной. Схватила руки Елены, прижала их к своей груди и заплакала, не в силах вымолвить ни слова. У Елены на глазах тоже выступили слезы. Высвободив одну руку, она обняла плачущую монахиню и продолжала:

— Пресвятая богородица привела меня в этот монастырь, чтоб я увидела тебя, Евфросина, познакомилась с тобой и попросила у тебя прощения за все зло, которое ты ...

— Замолчи, замолчи! — воскликнула монахиня и прошептала сквозь слезы: — Бог наказал меня! Бог наказал!

— Нет, бог не наказывал тебя, — перебила Елена. — За что господь будет судить тебя, когда ты не сделала ничего дурного? Другие грехи будет судить суд его праведный, другие...

Лицо ее омрачилось, и брови сблизились, как это было на постоялом дворе, когда Сыбо протянул ей золотой перстень.

— Не плачь и не целуй мне руки, сестра Евфросина,— тихо, задумчиво продолжала она, и морщина на лбу ее не исчезла, а красиво изогнутые брови слились, как две грозовые тучи. — Я согрешила, притворившись спящей, но иначе ничего не узнала бы, хоть в уме у меня все время вертелось кое-что из того, что говорил медвежатник. Нет, не только с тех пор... — поправилась она, устремив взгляд куда-то в пространство.

Елена помолчала, словно стараясь вспомнить что-то давнишнее, почти забытое.

— Мне кажется, я и тебя когда-то видела и твоего брата хусара, — тихо промолвила она. — Наверно, когда была совсем маленькая. Вот сейчас услыхала, как ты вздыхаешь, и показалось мне, будто я уже слыхала этот вздох и плач.

Монахиня подняла лицо, бескровное, заплаканное. Губы ее кривились в горькой, страдальческой улыбке.

— Елена, боярышня Елена, — воилем вырвалось у нее. — Ты запомнила меня плачущей и опять видишь в слезах! Горькая моя участь...

И она устремила взгляд прищуренных глаз на озаренные лампадкой иконы.

— Не мучай меня, — прошептала она, сжав руки и умоляюще глядя на Елену.

Елена села на постели и прислонилась к стене под иконостасом. Она долго молчала, глядя на монахиню широко раскрытыми глазами, не мигая.

— Сестра Евфросина, — проговорила она наконец. — Неужели ты думаешь, что я сама не мучаюсь и не лишилась покоя на всю жизнь? Неужто мне приятно слышать, что отец обидел тебя, — чем, сама не знаю, но, кажется, догадываюсь. И разве ты забываешь, что я здесь — не по своей воле, а пленница твоего брата, которую он захватил насильно?

Она покраснела и закрыла глаза рукой.

— Отец, отец,— запричитала она,— что с тобой будет, когда ты узнаешь, что дочь твоя — в руках твоего врага!

Опомнившись, она испуганно поглядела вокруг.

— Где, где он?

— Кто? — ласково спросила монахиня, гладя ее по руке.

— Момчил. Когда приедет хусар Момчил? Тот, что на Комниновом лугу возле Одрина представился мне как боярин, и я дала ему перстень, потому что он меня переплясал. Да не только перстень, а, кажется...

Она поглядела на монахиню с горькой улыбкой. Потом, наклонив голову, прошептала:

— Я ненавижу Момчила, ненавижу, но другой его образ все время передо мной, не уходит из глаз.

И она опять покраснела.

— Ты перстень ему дала, говоришь? — спросила монахиня, глядя на нее с удивлением.

— Да. Золотой перстень с синим камнем. Он у медвежьего поводыря остался.

— Золотой, с синим камнем? —вздрогнув, повторила монахиня. — Откуда он у тебя? — промолвила она еле слышно.

— Отец подарил. Несколько лет тому назад, на Кой-_стантина и Елену, в день моего ангела. Что ты так смотришь на меня, сестра Евфросина? Что с тобой?

У монахини потемнело лицо; она смотрела перед собой невидящим взглядом.