День последний

— Этот перстень... этот перстень, боярышня Елена...— медленно, с трудом произнесла она, — твой отец когда-то надел мне на палец. С него все и началось.

Она перекрестилась.

— Видно, господь еще не отпустил мне греха моего.

— ‘А его греха? Отцовского? — спросила боярышня.

— Прости ему господь! А я все простила, — тихо ответила монахиня. — Только мои прегрешения не прощенные останутся. Мой грех тяжкий, боярышня: ведь я все видела и все знала, да только душа моя тщетой и гордостью обуяна была. И мать твою...

— Мою мать? — воскликнула Елена.

— Мать я твою обманула, боярышня, — смиренно призналась монахиня, взяв обе руки Елены и прижав их к своей груди. — Все, все сейчас тебе расскажу, как было, ничего не скрою... Только ты не клейми меня, боярышня-сестрица ... Дай, я рученьки твои поцелую. Матери твоей не могу ручек поцеловать, прощения у нее попросить, так хоть твои поглажу, слезами омочу... Не отнимай, милая!

— Что ты моей матери сделала? За что должна у нее прощения просить? — спросила Елена, не сводя глаз с монахини.

Сестра Момчила ответила не сразу: она словно собиралась с силами, чтобы начать свое повествование. Голова ее поникла, глаза утонули в тени надвинутого плата.

— Ты помнишь свою мать, боярышня? — слабым голосом спросила она наконец.

Елена поглядела на нее с удивлением.

— Словно видела во сне, — ответила она. — Держит меня на коленях и гладит. А у самой в глазах — слезы. Как будто она, хотя лица не помню. Только это вот и осталось в памяти: целует меня и плачет.

— Плачет, — как эхо повторила монахиня. — Ей было о чем плакать. Хорошая была женщина, ласковая, добрая. А я еще веселой, смеющейся ее видела. Бывало, запоют соловьи в лесу, она, сидя на боярском крыльце в Цепине, им откликается, и давай — кто кого перепоет,

— В Цепине? — тихо повторила Елена. — Мне отец говорил о нем. Там — крепость. И могила мамина.

— Да. Твою мать там похоронили, как она хотела. В западной части, у крепостной стены. Сколько раз я на этой могиле бывала, сколько на ней горьких слез пролила. А теперь слушай: я тебе свое сердце открою. Выслушай и помолись за меня.

И она слабым голосом начала свой рассказ, стараясь ничего не забыть.

— Одному богу ведомо, как это вышло, что моя жизнь так запуталась. Отец ли твой — дурной человек, я ли суетно себя вела, либо Момчил больно буен да строптив? Только мать твоя праведница, ни в чем не повинна, — нет на ней вины никакой... А она-то и связала нас вместе. Не позови она меня тогда в крепость, ничего бы плохого не случилось. Но как же мне было не послушаться! Ведь твоя мать была дочерью севаста Драгомира, кефалии ' Цепинской области. Она — наша боярыня была и госпожа, а мы — отроки ее и насельники 2

. — Зачем моя мать позвала тебя в крепость? — спросила Елена, видя, что монахиня задумалась и замолчала.

— Сама не знаю, Елена. По доброте, или, может, затосковала, все одна да одна сидючи.

— А отец где был? — шепотом робко спросила девушка, покраснев.

— Он... — начала монахиня и запнулась. — Боярин,— глухо промолвила она после небольшого молчания, — в горах время проводил, на всякую дичину с псарями да сокольничими охотился. А когда вниз спускался, так со всеми своими гончими и целой стаей соколов по селам гоняться начинал, — только не за кабанами и перепелками, а за отроками-крестьянами. ..

Она вдруг запнулась, потом быстро заговорила:

— Елена, Елена! Как же я буду рассказывать тебе о боярине Петре, как корить его, когда он — твой отец, родитель твой и был к тебе добрей доброго? Он у тебя один остался, и кто знает, что у него теперь на душе! Если б он увидел тебя со мной, может проклял бы теби, чтоб тебе замуж не выйти, дитятку родному не порадоваться! Но пускай проклятия его на мою голову падут!

¹ Кефалия - правитель (греч.)

2 Н а с е ль н ик и — то есть парики, крепостные,

Что ты плохого сделала, сестрица, птичка моя, в чем _пр_овинилась? Сидишь у иконостаса, как мамочка сидела, и душа твоя трепещет, будто огонь на ветру... Ну вылитая мать, как я ее в первый раз увидала. В горнице у нее, возле иконостаса. Так же вот, мак ты, заплаканными глазами кротко, ласково на меня глядела.

Евфросина опять остановилась. Быстро встала с места. Подошла к печке, отворила большой пестро расписанный дубовый шкаф с изогнутыми в виде павлиньих перьев железными скобами. Порывшись в нем, достала какую-то длинную пеструю ткань, по форме напоминающую боярский плащ. Плотно затворив шкаф, вернулась к Елене.

— Погляди, боярышня! — промолвила она с сияющими тихой радостью глазами. — Вот что в тот день пальцы твоей матери вышивали: покров на раку с мощами святого Иоанна Рильского, которая теперь в Тыр-нове на Трапезице 1 Аксамитовый, золотой канителью шит. Грех мне, что я его святому не отдала, да это все, что у меня от нее осталось. А теперь он твой, все твои права на него. Бери!