День рождения

Ну что я все время думаю о прошлом? Почему я все время убеждаю себя, что предложение Бухалы не попытка выйти из затруднительного положения, а естественная смена караула, искрение проявленное доверие? Рядом что-то сдвинулось с места, что-то рушится, будто карточный домик, и лишь наши юношеские идеалы светят искорками надежды. Сменяется не только караул. Порой начинает казаться, что меняются и истины: то, что вчера имело силу, сегодня уже выходит из обращения, да и сегодняшняя истина, глядишь, не выдержит до завтра. Но можно ли изменить правду? Моя правда — это революция. Звучит немножко по-школярски и патетически, а в данную минуту и вовсе чудно́, но я не представляю себе жизни без веры в эту правду, я не могу отказаться от своей мечты, потому что от мечты может отказаться лишь человек, который сроду не мечтал.

— Ты спишь?

— Нет.

Вернулась Жофи.

— Ты не сердишься?

От нее пахнет духами «Лаванда», которыми она душится в исключительно торжественных случаях.

— Поставь цветы в вазу.

— Это было ужасно.

— Угу.

— Сплошное хвастовство блестящими карьерами. Ужасно.

— Придется тебе к этому привыкать.

— Знаешь, среди всех этих свежеиспеченных директоров, доцентов, шеф-редакторов и главных замов мне было до тошноты невыносимо.

— Прими кинедрил. Это помогает, когда летишь в самолете. Спишь как убитый.

— Я не хочу спать как убитая.

— Танцы были?

— Нет.

— А пили что?

— Завидуешь?

— Ложись.

— Ты ждал меня?

— Нет.

Это короткое «нет» ставит ее в тупик. Она подходит ко мне и пытается обнять:

— Ну скажи, что ты меня ждал.

— Я размышлял.

— Мое предложение остается в силе. Завтра мы можем пойти в Национальный комитет. Сделаем все тихо. Без всяких церемоний.

— Не знаю, вырвусь ли я завтра. У меня прорва дел.

— Я знаю, ты очень занят.

— Дождь идет?

— Нет. С чего ты взял? Ясная, светлая ночь.

— Звезды светят?!

— Расскажи мне сказку.

— Сказку?

— Ту, что рассказывал когда-то.

— Жила-была на свете одна принцесса. И ее сожрал дракон.

— Ты меня не любишь.

— Знаешь, что стало с драконом?

— Ты меня уже совсем не любишь.

— Заколка, что была у принцессы в волосах, застряла в глотке дракона, и он подавился.

— Это все?

— Все. Спокойной, ночи.

Жофи потихоньку напевает мелодию, которую я раньше не слышал. Я начинаю ревновать. До утра еще далеко.

8

Вот уже вторую неделю я директор. Мое назначение все восприняли на удивление спокойно. На церемонии введения в должность Виктор Раух, не переставая, улыбался, а напоследок даже радушно меня облапил. Рената послала мне воздушный поцелуй. Бухала держал пространную речь о необходимости менеджеров. Адам Кошляк дремал. В последнее время он жалуется на пониженное давление, и нередко можно видеть, как он сидит с закрытыми глазами.

В кабинете директора мне неуютно. Меня сковывает сложная система телефонной связи. Я не могу привыкнуть к пульту со множеством кнопок и почти каждый разговор прерываю по неловкости. Рената с материнской терпеливостью обучает меня, поясняя значение световых сигналов и каждой кнопки.

Я вполне отдаю себе отчет в том, что мой покой — кажущийся. Это затишье перед бурей, в любую секунду может произойти взрыв. Все раскалено, как жерло вулкана.

Я отменил решение о расторжении договора с журналом Фиалы. Это был мои первый самостоятельный акт. Все отнеслись к нему со страдальческой усмешкой.

— Прежде я не замечал за тобой сентиментальности, — сказал мне Раух. — Фиала тебе приятель?

— Нет.

— Из-за его журнальчика типография, разумеется, не рассыплется, но ты отдаешь себе отчет, что это значит?

— Конечно.

— Ты создаешь этим опасный прецедент.

И снова молчание. Молчание страшит меня. Никогда еще совещания у директора не были такими непродолжительными. Никто не возражает, никто ничему не сопротивляется. Я распределяю задания, и все. Не успевает растаять сахар в кофе, как все кончено.

В столовой ко мне как-то подсел Белько из наборного цеха. Обычно мы обедаем за одним столом с заместителями, но на этот раз я припоздал, столовая опустела, да и выбор блюд остался весьма ограниченный. Если приходишь сюда к двум, то вроде бы ты уже и не обедать пришел. Персонал смотрит на тебя как на противного нахала, который мешает убираться, вытирать столы, подметать. Правда, этот нахал готов слопать даже помои.

— Слушай, директор!

— Да?

— Ты что, тоже скурвился?

Я, давясь, глотаю кусок расползшегося картофельного кнедлика с укропной подливкой.

— Это почему?

— Потому что позволяешь заводить новые порядки.

— Все идет по-старому.

— Именно поэтому.

— Именно поэтому?

— Почему не стукнешь кулаком по столу?

— Ты считаешь, что от этого будет толк?

— Трусишь.

— А на кого мне стучать кулаком? Разве я могу сейчас кого-либо в чем-то обвинять? Сейчас такая линия.

— Начхай ты на линию. Это не твоя линия.

— Людям охота заработать.

— А мы — мы на этом заработаем?

— Не знаю. Могли бы и мы. Но существуют типографии с новым оборудованием, более совершенным. Так что особых перспектив перед нами нет.