День рождения

— Ах вот для чего ты отменил обязательное правило записывать время прихода и ухода? Чтоб тебя выбрали?

Раух багровеет, лоб и лысина его покрываются капельками пота.

— Ты прекрасно знаешь, что мы с Бухалой приятели, и если б я мечтал о директорском кресле… Но именно потому, что он мой приятель, он принял мое предложение, и директором поставили тебя. Неужели иначе на тебя кто-нибудь обратил бы внимание?

— В данный момент директор я, и я не позволю разговаривать со мной в таком тоне.

— Вот именно, директор в данный момент.

— Поговорим об этом на парткоме.

— Партии нужны люди прогрессивные и образованные. А ты, голубчик, закоснел. Проспал наше поступательное движение вперед и топчешься на месте. Ты молодой, но уже старик.

— Я освобожу тебя от должности.

— Ты успел просмотреть сегодняшнюю почту?

— Нет.

— Там ты найдешь программу действий нашей типографии. Мы с Адамом целую неделю просидели над ней. Прими ее к сведению. Все идет к самоуправлению. Или, может, ты влюблен в наше главное управление?

— А если я не приму вашу программу?

— Тебе придется объяснить это перед всеми. Что касается меня, то я заранее предвкушаю это удовольствие. И еще кое-что: среди сегодняшней корреспонденции ты найдешь мои предложения насчет зарплаты.

— Мы же условились, что никаких изменений в зарплате не будет. У нас нет возможности. Нельзя же распределять больше, чем зарабатываем! Как экономист ты это прекрасно понимаешь.

— Будь ты не бюрократ, а человек с фантазией, ты бы сделал все, чтоб мы заработали и имели зарплату побольше. Ты собираешься выступать против решений завкома?

— Какое отношение к этому имеет завком?

— Они поддержали мое предложение. Там подпись Борко.

Открыв книгу регистрации поступления писем, я тут же со злостью захлопываю ее. Я в западне и сам же добровольно сунул голову в петлю, которая неудержимо затягивается, сжимает мне горло, и я задыхаюсь. Смерть мгновенна. Неприятно лишь видеть свою смерть. Хоть бы кто сжалился и завязал мне глаза платком.

Я повис на черешне. Ветки черешни крепкие, будто стальные. Черешня усыпана плодами. В нескольких сантиметрах от моего лица теплый ветерок раскачивает гроздь сочных ягод. Я пытаюсь дотянуться до них ртом, но каждое движение отнимает последние силы, и я задыхаюсь. Гроздь недосягаема. «Здесь висит человек, — слышу я голос Рауха, усиленный хриплым репродуктором, — здесь висит человек, из-за мелочности и ограниченности которого ваши дети лишены куска хлеба и счастья. Ведь для чего человек живет на земле? Мы общество нового типа, которое выступает против того, чтобы человек надрывался в поте лица, сдирая руки в кровь, и представлял себе райскую жизнь лишь в виде туманной перспективы. Нет, друзья, мы общество, которое хочет само пожинать плоды своего труда. Мы живем во имя сегодняшнего дня. А кто хочет жить ради призрачного завтра — того на черешню!» Собравшиеся шумят. Слышны крики «за» и «против». Рената плачет. «Ах, он был такой симпатичный юноша и умрет, не переспав со мной. Умрет, так и не переспав со мной». Над ухом у меня жужжит оса.

Я немного оттягиваю узел на галстуке и расстегиваю ворот рубашки. Оса упрямо кружит над книгой регистрации писем, наконец улетает и натыкается на густую занавеску.

Виктор Раух стоит, не двигаясь, и миролюбиво улыбается.

— Будь умницей, Павол. Опыт у тебя не бог весть какой, жизнь тебя еще не очень трепала, так что будь умницей.

9

До главного управления езды не более двадцати минут, но сегодня, мне кажется, пройдет целая вечность, пока Борко преодолеет все перекрестки, где, точно назло, всякий раз у нас прямо перед носом загорается красный свет. Начался сезон отпусков, и на улицах полно иностранных машин.

Борко молчит, хотя обычно разговорчив, словно таксист в предвкушении чаевых, но стоило нерешительному водителю впереди загородить нам путь к управлению, как он разражается потоком слов.

Я направился по широкой лестнице в вестибюль высотного здания, и Борко бросил вдогонку:

— Вас дожидаться?

— Да, подождите.

— Я буду на стоянке.

— Хорошо, будьте на стоянке.

Бухала встречает меня с некоторым изумлением. Не успев сесть, я тут же выкладываю ему содержание моего разговора с Раухом и, внутренне замирая, жду, на чью сторону он встанет. Мой рассказ Бухала выслушивает без интереса, словно все это не имеет к нему ни малейшего отношения и ему предельно безразлично, что делается у нас в типографии.

— Да, тебе там нелегко, товарищ Самель, — наконец выдавливает он и принимается чистить ухоженные ногти декоративным ножом для бумаг.

— Я хочу знать, на чем мы стоим. Хочу услышать мнение главного управления.

— Наплюй ты на все. Будь выше этого.

— И тем не менее я хочу знать, что ты думаешь, товарищ Бухала.

— У меня на это своя точка зрения. — Бухала зевает, показав крючки, которыми крепится мост за здоровые зубы. — Но от моей личной точки зрения ничего не зависит.

— Я б хотел, чтоб ты пришел к нам на совещание начальников цехов и отделов.

— Я завтра уезжаю на лечение.

— Ты уезжаешь лечиться?

— Да, месяц буду на водах, а потом еще отпуск.

— Выходит, два месяца тебя не будет?