День рождения

— Я ненавижу твою типографию. Смертельно ненавижу.

Жофи выпила больше, чем следовало бы. Я опасаюсь, как бы она не начала бить посуду. Она всегда делает это тихо и весьма пристойно. Сожмет рюмку в кулаке — и между пальцев сыплются осколки. Никакого шума, никакого звона. Все нормально, просто лопнул бокал.

Скрипач плавно пританцовывает у нашего столика. «О любовь…» В конце концов, я же заплатил ему.

— Пошли домой, — говорю я.

— Так рано, коллега?

Голос Адама Кошляка. Кошляк стоит за моим стулом и держит под руку жену.

— Разрешите?

Не дожидаясь ответа, он усаживает жену на свободный стул; жена растерянно смеется.

— Сегодня у нас небольшое семейное торжество, не правда ли, Эржика?

— Дома меня ждет работа, — говорю я. — Мне предстоит проштудировать заключение экспертов об изменении производственного плана.

— Дорогой мой директор. — Кошляк не вполне трезв, и каждое его движение преувеличенно подчеркнуто. — Не пренебрегай нами, бедными. Побудь немного с трудящимися.

Жофи истерически хохочет.

— Господи, что у меня за чудовище! Что за чудовище! Он даже в кабаке строит из себя…

Я хотел ее шлепнуть, чтобы привести в чувство, но Кошляк перехватил мою руку.

— Аккуратнее, дорогой мой директор. Не порть нам милое семейное торжество, не правда ли, Эржика? Я вчера вернулся из Парижа. — Это он обращается к Жофи. — Видел выставку Пикассо. Не подумайте, что я совсем уж темный, товарищ Жофи. Я из старой гвардии, правда, Эржика? И всегда занимал видные посты, а сейчас я пан заместитель. Понимаете?.. Куда нынешним мазилкам-халтурщикам до Пикассо! Голубой период. Это как мое. Я тоже люблю безоблачную голубизну. Правда, Эржика?

Жена Кошляка краснеет и с готовностью кивает.

— Понимаете, товарищ, все голубое. И трава. И нос. Ж. . . тоже голубая.

— Адам!

— Жофи, не верь ему. В его словах нет ни капельки правды. Он отродясь не был в Париже. А с тех пор, что я директор, он и подавно никуда не ездит. Я не пускаю. Я все ему запретил.

— Не хвастайся, Павол, ради бога, не хвастайся!

Легкий звук лопнувшего стекла — и на стол падают осколки.

— Осторожно, Жофи, не порежься!

Кошляк закрывает глаза и стонет:

— Я не выношу зрелища крови!

— Этот тип, — рассказываю я Жофи, когда мы сидим в такси, — целыми днями ковыряется на грядках и даже собственным детям не разрешает ходить по дорожке, посыпанной гравием. Ну могу ли я работать с таким идиотом?

Жофи зажимает порезанную руку носовым платком и не отвечает.

10

Жара в этом году наступила непривычно рано. Небо иссиня-голубое, и воздух обжигает, как раскаленное железо. Асфальт на тротуарах плавится, он такой мягкий, что останавливаться и стоять на нем опасно. И все вокруг мелькает в непрерывном движении. Все судорожно спешат, торопятся, чтобы, не дай бог, не приклеиться, не остаться торчать из земли соляным столбом! Спасенье в движении. Но я шагаю не в ногу с остальными, не попадаю след в след. Спиной я ощущаю удивленные и презрительные взгляды.

— Что у нас завтра, Рената?

— Среда.

— Всего лишь среда?

— На среду назначено совещание.

— Никакого совещания не будет, — твердо заявляю я.

— Не будет?

— Вы не хотите искупаться?

— С вами?

— Нет, вообще.

— Боюсь, добром это не кончится.

— Это с какой стороны посмотреть.

— Я не умею плавать и еще, чего доброго, утону.

— Так что у нас завтра?

— Говорю же вам — среда.

Преуспевающий молодой человек. Какой там преуспевающий! Жофи несправедлива ко мне. В последнее время счастье напрочь изменило мне. Но я не сдаюсь. Иногда борьба за счастье — уже счастье. Передо мной минное поле, но я знаю: через него надо пройти. Кто ринулся в атаку, тот не может отступить и вернуться назад в окопы. Мосты сожжены. Остался путь вперед и только вперед, бесконечный путь, с которого свернуть нельзя.

— Ребята, это я, — провозглашаю я, появляясь в наборном. — Черт возьми, думаете, приятно, когда шею трет дедероновая сорочка?

— Выпей с нами, — предлагает Финтяй. — Выпей с нами, директор.

И по кругу идет бутылка с домашней сливовицей.

— Я пришел, чтоб сказать спасибо за вчерашнее.

Вчера было общее собрание. Предложенная Раухом и Кошляком программа не прошла. Минимальным большинством голосов. Я не ожидал такого и воспрянул духом, исполнившись новой надежды.

— Знаешь, — начал Белько, — мне уже приходилось однажды защищать нашу типографию. Двадцать лет назад я нес караул у входа[9]. А я тогда был ого-го! Орел! Ни одна баба не могла устоять передо мной.

— Ладно заливать, — цыкнул на него Финтяй.

— Стоило только улыбнуться которой…

— Чего ж ты не женился в таком разе?

— Не мог же я позволить себе разбить другие женские сердца.

— Кончай вправлять нам мозги, — не унимался Финтяй, перекрикивая грохот машин. — Я тебе не верю.

— И ты мне не веришь? — Белько повернулся ко мне.

— Кто тебя знает, может, и правду говоришь.