День рождения

В самом ли деле счастье изменило мне? Но и вчерашнюю победу переоценивать не следует. Одно ясно — я не один. Впервые после смерти Страки я не чувствую себя в типографии чужаком, втирушей, от которого все воротят нос. Те, что подняли руку, голосуя против Рауха и Кошляка, поверили в меня. Но теперь на мне тяжелым грузом лежит ответственность, теперь я не смею делать легкомысленных поступков. Строго воспрещается ошибаться. И уж тем более я не могу делать вид, будто на карту поставлены мелочные споры о руководстве типографии.

— Будем здоровы.

— Пей на здоровье.

Сливовица пронимает меня до мозга костей.

— Стоп, не так много.

Финтяй выхватывает у меня бутылку.

— Не бойся, тебе останется.

— Слушай, директор, если чего надо, ты только скажи, — говорит Белько. — Надо будет — пойду, как тогда, двадцать лет назад, когда я был во какой орел и ни одна баба… Ну, понимаешь.

— Понимаю.

Мы смотрим друг на друга, и Белько смеется. Смеются все вокруг, хотя надо быть серьезными.

По дороге домой я захожу в цветочный магазин.

— Какие у вас есть срезанные цветы?

— У нас есть все.

— Что бы вы мне посоветовали?

— Вам на день рожденья?

— Нет.

— Хотите отнести в роддом?

— Что вы, избави боже!

— Так по какому случаю?

— Мне нужны цветы. Этого мало?

Продавщица потешается надо мной. Очевидно, любой мужчина, покупая цветы, испытывает затруднения.

— Возьмите гвоздики.

— Хорошо, дайте мне побольше.

— Сколько? Пять?

— Нет. Двадцать.

Она смотрит на меня с удивлением.

— Нечего меня разыгрывать.

— Я хочу купить двадцать гвоздик. Боитесь, что мне не хватит денег?

Наконец я выхожу из магазина. Букет огромный, я не обхватываю его одной рукой. Стебли влажные, и тонкая бумага, которой обернут букет, расползается.

На остановке толпа. Я пропускаю два трамвая. Не толкаться же с таким букетом. Наконец приходит трамвай посвободнее. Я вхожу со всей предосторожностью и смотрю, нет ли свободного места. Все занято. Я устраиваюсь на задней площадке. Трамвай несется по рельсам, вагон мягко покачивает. «Жила-была на свете принцесса». Оркестр на колоннаде играет вальс, и мы танцуем. Раз-два-три. Раз-два-три. Я свободен. Веревка оборвалась, петля не выдержала, и на меня обрушивается дождь черешен. «Дождик, дождик, дождик, лей, отвори мне, люба, дверь».

— Проверка билетов.

Передо мной стоит худой высокий мужчина со здоровенной бляхой на лацкане.

— Ваш билет.

Только сейчас я соображаю, что, занятый мыслями о букете, я прошел мимо кассы.

— У меня нет билета.

— Нет билета? — Мужчина окидывает меня с головы до ног.

— Нет.

— Платите штраф.

— Пожалуйста.

— Порядок есть порядок.

Я не спорю. Порядок есть порядок.

Ревизор улыбается. Он доволен. Сколько вагонов пришлось ему пройти, протискиваясь через толпу, и все же он набрел на свою жертву. С сознанием честно выполненной работы он отсчитывает мне сдачу с сотни.

— В другой раз не ездите зайцем. Это малость накладно, а?

Я не отвечаю. На остановке ревизор сходит и дружески машет мне рукой. Вечером, придя домой, он будет рассказывать жене и детям на кухне: «Сегодня у меня был такой случай. Мужчина с цветами. Прилично одетый. И пожалел крону на билет». — «А может, он украл эти цветы?» — «Пожалуй, ты права, мамочка. Наверняка он эти цветы украл и торгует ими, носит по разным кафе. А мне это и в голову не пришло. Что такому заплатить штраф! Легко пришло, легко ушло. А гуляш по-сегедски, мамочка, сегодня отменный».

Наконец место освободилось. Я сажусь и кладу букет на колени. Губы у меня пересохли и растрескались, но вялости как не бывало. И глаза смотрят уже не через туман. «Я приду к вам на свадьбу». — «Приходите, Цирбес». — «Как мне приятно наконец-то фотографировать живых людей. Я сделаю вам фото за полцены. Не забудьте меня позвать». — «Я вас позову». Трамвай трезвонит. «Сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого товарища, бессменного директора, любимого и незабвенного Венделя Страку, который так внезапно и так жестоко покинул нас». Конечная остановка. Выходить!

— Жофи!

Жофи сидит в кресле и курит. На полу — чемодан с откинутой крышкой. Шкафы настежь, на столе гора пустых деревянных вешалок.

— Жофи, я принес тебе цветы.

Торопливо срываю с цветов налипшую бумагу и протягиваю ей букет.

Жофи молчит. Она смотрит куда-то поверх моей головы, словно не замечая меня. Потом стряхивает пепел в пепельницу.

— Зачем надо было их покупать? Я уезжаю.

— Уезжаешь?

— Я же сказала тебе, что все это бессмысленно.

— Куда же ты поедешь?

— Не знаю.

— А где ты собираешься ночевать?

— У сестры.

— А потом?

— Как-нибудь устроюсь.

— Жофи, я хотел тебе сказать… Я хотел тебе сказать, что мы начнем новую жизнь.

— Это я начну новую жизнь.

— Без меня?

— Без тебя.

На столе под вешалками я замечаю желтый казенный конверт. Большими печатными буквами на нем написана моя фамилия.

— Что это за письмо?

— Я вынула его из почтового ящика.

Конверт разорван, я вынимаю письмо. Анонимка. Фраза составлена из газетных букв:

«Ты найдешь свой конец на помойке, и мы растопчем тебя, как червяка».

— Из-за этого ты решила уехать?

— Нет, я решила это еще раньше.