День рождения

Он снял темно-коричневую рубашку, перекинул через спинку стула. Он очень ее любил, ему вообще нравились рубашки темных тонов, потому что они немаркие, можно носить целую неделю, и на воротничке нет ни малейшего следа от жира и пота тела, которое он презирал. «Я знаю, я не красавец, — сказал он своей будущей жене перед свадьбой, — но, пожалуйста, не думай, будто я женюсь на тебе потому, что у меня нет другого выбора. Такие мужчины, как я, не испытывают недостатка во внимании со стороны женщин. На каждом шагу его подкарауливает искушение. Но он должен быть выше этого. Как храбрый герой волшебной сказки, он должен рубить головы дракона, ибо все головы равно ему опасны». Эти фразы он старательно приготовил заранее. Он долго размышлял над ними и долго выбирал момент, когда их следует произнести. Это было в тот день, когда он купил обручальные кольца. Они возвращались из ювелирного магазина. Летний день клонился к вечеру, накрапывал дождик. Были они счастливы? Он не знает. Сегодня он уже не знает, не помнит, как не помнит и того, стройней ли была тогда Вера, глаже ли было ее лицо, звонче ли хрипловатый голос, теперь севший от непрерывного напряжения голосовых связок и курения. Был ли он счастлив? Если подходить к этому вопросу с меркой мудрости, пришедшей с годами, он, наверное, был все-таки рад, что открывает новую главу в книге своей жизни и перестает быть мишенью двусмысленных шуточек со стороны ближайшего окружения. Когда человек одинок, он всем подозрителен. А когда он упорно держится за свое одиночество, он подозрителен вдвойне. Ему было безразлично, будет ли это Вера или Беата. Безразлично с точки зрения того, которая из них ляжет с ним в постель, потому что они были не единственные, с кем он прожил ночи молений, клятв и внезапного отрезвления, всякий раз одинаково мучительного. Смятая постель, запах потных тел и беспокойство по поводу того, не зашел ли он перед рассветом слишком далеко, не сделался ли смешным и не придется ли ему вновь завоевывать то, от чего он отнюдь не собирался отказываться, — чувство естественного мужского превосходства, самоуверенности, которое вдруг прорывалось в нем победным криком самца, покорившего стадо, но не намеренного ни раствориться в нем, ни стать его вожаком, а желающего только со стороны окидывать его небрежным взглядом. Но его счастье не было счастьем зрителя, стороннего наблюдателя, надежно защищенного от ударов веревками, ограждающими ринг.

Однажды, еще в школе, он нашел в гимнастическом кабинете две пары пыльных боксерских перчаток. Они с Ондреем Черноком, с которым Томаш до самого выпуска сидел на одной парте, убирали в шкаф пустые камеры, заржавевшие гантели, теннисные мячи, скакалки и вдруг на верхней полке обнаружили эту редкостную вещь.

«Давай попробуем их», — предложил Томаш.

Они молча их тут же надели.

«Только по носу не бей, — сказал Ондрей. — Не хочу, чтобы кровь текла».

У Ондрея часто шла кровь носом. Считалось, что это из-за хронического насморка. И Томаш не раз во время уроков выбегал намочить платок, чтобы приложить ему к затылку.

«Ладно, — сказал он. — Я не буду тебя бить. А ты попробуй. Мне хочется знать, больно ли это».

Ондрей заколебался.

«В самом деле мне тебя ударить?»

«Даже по носу можешь, — отвечал Томаш. — Чертовски хочется знать, правда ли боксерам больно. Ну давай, не будь рохлей!»

Ондрей размахнулся. Томаш ощутил тупую боль удара. Будто мячом в него попали. Потом еще и еще, и под конец он воспринимал только соленый вкус крови на разбитых губах. Перед глазами у него прыгали темные полосы, и в эту минуту он вдруг почувствовал такую лютую злобу к Ондрею, что уже хотел броситься на него и ответить на удары, и был уверен, что не только нос ему разбил бы, а излупцевал бы так, что от того и мокрого места б не осталось. Но как раз в этот момент в кабинет вошел учитель гимнастики Коцка, мгновенно оценил ситуацию боя не на жизнь, а на смерть и бросился между ними, а увидев окровавленное лицо Томаша и боевую стойку Ондрея — согнутые локти и сжатые кулаки, — процедил сквозь зубы: «Вам это даром не пройдет, Чернок» — и повел Томаша в умывалку. Ондрею на полгода была снижена отметка по поведению, а Томаш со своей вспухшей губой, на которой запеклась кровь, на несколько дней обрел ореол мученика. Таким образом, первый раунд прошел для него успешно, и он впервые осознал, что не всегда победу решает сила удара. В те времена, когда он еще прибегал к самоиронии, он высказался так о своей первой и последней встрече с боксерскими перчатками: дуракам счастье.

— Ты почему не одеваешься? — услышал он голос Веры, с которой он и обручился потому, что она восхищалась его быстрым продвижением вперед, верила в его звезду и соглашалась скользить по его орбите, которая с каждым витком все больше приближалась к солнцу. Он был тогда ассистентом технологического института, она — начинающей учительницей, и казалось, что сильнее, чем взаимная склонность, их объединяет общность взглядов и жизненных целей.