День рождения

— Так точно. Два месяца. А там, глядишь, мы и поумнеем. Может быть.

— А мне ждать тебя до тех пор?

— У меня отложение солей. Ежегодно я принимаю курс лечения и…

— Я приехал к тебе посоветоваться о серьезных вещах.

— Я не сомневаюсь, что дело обстоит серьезно. Но не так страшен черт, как это кажется на первый взгляд.

— Мне снимать Рауха?

— Это твое право. Главное управление не будет водить тебя за ручку.

— А тебе, значит, все равно, буду ли я выполнять ваши приказы или подчинюсь какому-то там самозваному совету?

— Ничего мне не все равно. Но относиться к этому можно по-разному. И если у вас появится какой-то совет, он вовсе не будет самозваный. Я же тебе сказал: самое лучшее выждать. Предпринимать что-либо можно лишь в том случае, когда ясна обстановка.

Что ж, мне обстановка ясна. Даже слишком хорошо. Для Бухалы я жертвенная пешка. Уверенность, даже безмерная самоуверенность Бухалы и авторитетные заявления вылились в трусливое выжидание. В глазах Бухалы застыл страх. И хотя баритон его по-прежнему звучит убедительно, голос отлично поставлен, все интонации продуманы и рассчитаны, как и пристало завзятому оратору, глаза у Бухалы бегают, а веки вот-вот закроются. Он там заляжет в свою ванну, как медведь в берлогу, и переспит худые времена. Еще не бывало такого, чтобы медведь замерз. Он выстилает свое убежище мхом и листьями и заботливо прячет его от постороннего взгляда. Медведям хорошо. К тому же медведей любят. Они танцуют на задних лапах, им все хлопают, бросают в клетку куски рафинада и ломтики колбаски.

На колоннаде курорта оркестр играет медленный вальс. Раз-два-три, раз-два-три. Бухала в светлом сером костюме и соломенной шляпе стоит под старой липой и наблюдает за фланирующими парами. «Жизнь прекрасна, — твердит он себе. — Жизнь великолепна, когда на небе ни облачка». Он смотрит вверх, но густая листва загораживает вид. И безоблачное небо далеко.

— Кто… кто будет вместо тебя? — Мой вопрос — последняя соломинка, за которую хватается утопающий.

— Я все устроил так, что меня вообще никому не придется замещать.

— Совсем никто?

Бухала пытается изобразить нечто вроде улыбки.

— Все дело в привычке. Сперва человек считает себя незаменимым. Но так он думает лишь первые несколько лет. А потом… потом он все больше убеждается, что его работа вообще не так уж важна. Жизнь идет дальше, хотим мы этого или нет.

Звонит телефон. Бухала выслушивает, что ему говорят, затем произносит своим обычным начальственным тоном:

— Если нет купейных, возьмите плацкартное. Не стоять же мне всю ночь в коридоре. Ясно?

Трубка опускается на свое место, и Бухала обращается ко мне:

— В разгар сезона лучше и не ездить. А другой такой бестолковой секретарши, как моя, наверное, больше нет.

— Счастливого пути.

Бухала раскланивается во все стороны. Колоннада почти опустела, но звуки вальса продолжают литься. Раз-два-три, раз-два-три. Оркестра, правда, не видно. Стулья стоят пустые. Дует ветер и валит медные подставки для пот. Подставки с грохотом опрокидываются.

— Спасибо. — Он протягивает свою мягкую, гладкую руку. — И выше голову! Я буду думать о тебе.

Он и в самом деле не забыл обо мне. Через три дня я получил от него цветную открытку. «Сердечный привет. Здесь чарующе прекрасно». Вот уж не думал, что Бухала любит прочувствованные выражения. На открытке приклеена огромная, надо сказать, поистине «чарующе прекрасная» марка. Медведь. Рената тут же начинает клянчить:

— Можно, я ее отклею?

— Возьмите ее вместе с открыткой.

— Это очень мило с вашей стороны.

— Вы собираете марки?

— Что вы! Откуда у меня на это время… Не я, мой племянник…

— У вас есть племянник?

— Вы очень внимательны.

Жофи на этот счет прямо противоположного мнения. Она заявляет, что с того самого момента, как меня произвели в директоры, я стал невыносим. Пытаясь доказать ей обратное, я предложил пойти в винный погребок. И вот мы сидим в полумраке погребка. Я смотрю, как воск с зеленой свечи капает на грязную льняную скатерть.

— Иногда мне представляется бессмысленным вообще все, — заявляет Жофи. — Нам надо все бросить. Это, наверное, будет самое правильное.

— Ты имеешь в виду свадьбу?

— Нет, вообще все.

— Почему?

Какое-то время стоит тишина, потом ее нарушает маленький тучный скрипач в национальном костюме. Тронув струны указательным пальцем, он доверительно склоняется ко мне:

— Что прикажете, шеф?

— Ничего.

— Ничего?

Он с недоумением оглядывает нас. Я кладу на стол десятку. Пухлая рука жадно сгребает ее.

— Покорно благодарю, шеф.

И скрипка протяжно зарыдала «О любовь…». Запустить бы в него бутылкой!

— Я считала тебя нормальным человеком. Думала, мы поженимся, обзаведемся детьми, и вообще.

— Господи, ну и мечты у тебя!

— Я просто хотела закончить свою работу.

— Закончишь ее, и все будет в порядке.

— Нет, не кончу. Вчера я не сдала квалификационного экзамена.

— Это дело поправимое.

— Знаешь, что мне сказал профессор?

— Да пропади он пропадом, твой профессор.

— Он сказал, что для директорских дамочек наука — вещь совершенно излишняя.

— Можно прожить и без «еров».

— Только не с преуспевающим молодым мужем.

— Ну, ты скажешь.