День рождения

Томаш поступил сюда десять лет назад. Это был небольшой НИИ при ламповом заводе, изготовлявшем электрические лампочки и гирлянды для новогодних елок. Он отдавал себе отчет в том, что институт не открывает ему дверей для дальнейшего продвижения в науке, но, с другой стороны, это был спокойный и самостоятельный участок, от которого никто ничего не ждал и который в принципе обеспечивал ему тихую жизнь. Тихая жизнь. Томаш вдруг ощутил горечь во рту при мысли, что фактически он сам сделал выбор в пользу пожизненного приюта для умалишенных, в пользу «обеспеченного будущего». Раньше он никогда не думал, что однажды начнет рассуждать в категориях удобства и уверенности в завтрашнем дне, что добровольно отвергнет дальнейшую борьбу и поиск. Но бороться было не с чем, и нечего было искать. Он достиг, собственно, всего, на что мог рассчитывать человек его масштаба: имел ученую степень и звание доцента. Он заказал себе визитные карточки, причем не только на словацком, но и на русском и английском языках, и раздавал их, где только мог. Доцент Томаш Главена, кандидат наук (CSc). Директор. Он участвовал в симпозиумах и конференциях, всюду активно выступал и, хотя завязывание контактов давалось ему туго, вел обширную переписку со своими зарубежными коллегами. Он был уверен, что в кабинете его ждет целая кипа телеграмм из самых разных стран мира с поздравлениями от людей, пользующихся мировой известностью в своей области, и их вес автоматически укрепит его собственный авторитет. Впрочем, только ли в авторитете здесь дело? Он вздрогнул и огляделся вокруг себя; он увидел заснеженную улицу, спешащих на службу закутанных людей, которых в данную минуту не волновало, по-видимому, ровно ничего, кроме желания не упустить свой трамвай.

Кто знает, о чем они думают, пришло ему в голову. У каждого есть какая-то цель. У каждого свое представление о счастье. Кому-то нужно просто доброе слово. Другому — повышенная премия. Но достаточно ли этого? Неужели мы каждое утро бросаемся на штурм только для того, чтобы вечером протянуть руку за подаянием похвалы?

С Ондреем Черноком он встретился на электротехническом факультете, оба были студентами. Они долго обнимались. Вспомнили боксерскую встречу.

«Нос у меня уже в порядке, — сказал Ондрей. — Хочешь вдарить — вдарь, я готов».

«Перчаток нет, — сказал Томаш, — да и охоты особой тоже».

«И у меня нет», — сказал Ондрей.

Они пошли выпить. Вино было кислое, водянистое, но помогло, они опять сблизились. Ондрей предложил пойти в штаб бригады[11].

«В городе летом тоска зеленая, — сказал он. — И я все думаю: что бы такое сделать? Что-нибудь стоящее».

«Ты учишься. — Томаш взглянул на него искоса. — Разве этого мало?»

«Мой отец был партизаном, — сказал Ондрей. — Ему удалось пустить под откос поезд с боеприпасами».

«Сейчас не надо пускать поезда под откос, — сказал Томаш, — Герои никому не нужны».

Они пришли в штаб бригады, и там их назначили командирами взводов. В первый же день, разместившись в деревянных бараках, в которых аромат свежей смолы смешивался с нафталинным духом, исходившим от старых солдатских одеял, они условились, что их взводы будут соревноваться.

Томаш построил свой взвод. В большинстве это были школьники, мальчики и девочки, подростки, и командир вызывал у них трепет. С минуту он испытывал их проницательным взглядом из-под густых бровей, потом сказал:

«Вам ясно, что план нужно перевыполнить?»

«Ясно», — отвечали они хором.

«Из этого вытекает, — продолжал он сурово, — что для вас не существует понятия «рабочее время», есть только норма. Ясно?»

«Ясно», — отвечали они хором.

Норма была жесткая, руки нежные, и работа по рытью котлована, выпавшая на долю взвода Томаша, затягивалась каждый день допоздна. Его вызвали в штаб.

«Не дури, Томаш, ведь они еще дети», — выговаривал ему начальник штаба.

«Мы соревнуемся, — процедил сквозь зубы Томаш. — И они согласились».

«Смысл соревнования не в том, чтобы ободрать ладони, — сказал начальник. — Чернок тоже соревнуется. И в четыре они кончают. Имей совесть, Томаш».

Томашу это не понравилось. Он пошел к Ондрею и попросил показать отчетные цифры. Те соответствовали норме.

«Это невозможно, — сказал Томаш. — Ты жульничаешь».

«Зачем мне жульничать? Но просто копать — мало. Надо при этом думать». — Ондрей постучал себя по лбу.

Томаша взорвало:

«Ты хочешь сказать, что я не думаю! Что я тупица».

«Этого я не говорил», — отрезал Ондрей.

Томаш схватил его за воротничок голубой рубашки.

«Ну ударь, — сказал Ондрей. — Ударь, если думаешь, что это тебе поможет».

«Не ударю, потому что ты калека. С калеками я не дерусь».

Ондрей бросился на Томаша:

«Я тебе покажу, я тебе покажу, кто калека».

Сбежался весь барак. Когда их наконец растащили, у обоих были разорваны рубашки, а лица в крови. На другой день заседал комсомольский суд, и оба были из бригады исключены.

«Ну что, получил, что хотел, — сказал Томашу Ондрей, когда они, собрав рюкзаки, ждали поезда на маленькой станции. — Теперь нас исключат».