День середины лета

Сегодня же, сейчас необходимо от всего отрешиться. Пробить защиту Паучихи непросто даже Гильдмастеру! Но он все еще может позвать. Ухватить едва уловимую ниточку только-только возродившейся связи — и потянуть на себя, подтолкнуть, потребовать…

— Сними же его, сними… — прислушиваясь к улицам вокруг, напряженно уговаривал Огнезор.

Минуту, другую, пятую…

А потом чувство знакомого присутствия нахлынуло, сбивая с ног. Внезапно близкое и, вопреки всему, — долгожданное.

Мужчина бросился за ним, готовый сорваться на бег. Улица за углом, проулок налево, убогий дворик летней храмовой едальни для увечных и нищих…

Он замер за живой оградой из шиповника, три шага не дойдя до калитки.

Его — теперь уже его! — беглянка-жрица сидела за большим общим столом, среди отребья, сочувственно и чересчур усердно внимая спившемуся оборванцу-вояке. Обрюзгшему, побитому войной и слишком рано постаревшему — но все равно без труда Огнезором узнанному.

Это был Крес, тот самый Крес — заклятый друг их Таркхемского ученичества!

Гильдмастер не видел его почти тридцать лет! И судьбы их теперь столь далеки были друг от друга, что шансы пересечься им казались ничтожными… Но вот же он, здесь! Пьяно признается Снежинке в любви…

Воистину, неумелые Плетельщицы вокруг себя безумие творят! И, похоже, нынче прошлое Огнезора всерьез надумало смешаться с настоящим! К добру или к беде — решить способно только время.

А времени-то как раз ни у кого из них толком не было…

* * *

Поначалу, немного опомнившись да слезы зло утерев, решила Илл'а возвращаться в гостиницу. Пусть убогая и грязная — но хоть какое-то знакомое место, где можно отдохнуть и все осмыслить. В покое, даже временном, она нуждалась отчаянно: вовсе не хотелось снова впасть в истерику или, того хуже, на поводу пойти у первых встречных мерзавцев…

Но ей не суждено было туда дойти, что, может быть, оказалось и к лучшему. Илл'у словно вдруг кольнуло в груди, заставив замереть на месте и вскрикнуть. Она дернула мешающий шнурок из-под ворота, уставилась в недоумении на храмовый амулет из дешевого серебра. Крошечные лики Светлых Богинь-покровительниц тускло поблескивали на солнце. Слева — старшая, Богиня Души, взирающая на мир вокруг с грустной и чуть загадочной улыбкой. Справа — младшая, Богиня Плоти, пухлощекая и веселая, самим видом своим сулящая все радости бренной жизни. А между ними — средняя сестра, Богиня Разума и Судьбы, самая таинственная из троих и коварная. Ибо равно держит она в своих ладонях и слепой рок — и свободу воли; и темные инстинкты, ведущие смертных по дороге жизни — и холодный рассудок, не признающий страстей и слабостей… Единственная из Богинь, чье лицо сокрыто маской — столь похожей на личину темных мастеров, что не одному уж храмовому праведнику жутко становилось от ее вида…

Наверное, впервые по-настоящему приметила на себе девушка эту безделицу. Смутно ей помнилось, что подарила амулет наставница — давным-давно, Илл'е не было тогда и двенадцати. И, кажется, не снимался он с тех пор ни разу — словно забывала о нем хозяйка, стоило только потерять из виду…

— Хитро, Алим… Очень хитро!.. — процедила лекарка, досадуя на свою самоуверенную глупость.

А ведь могла и раньше "ошейник" обнаружить! Амулеты такие, глаз от себя отводящие, для защиты малым детям, беспомощным старикам и скотине домашней вешают — но Илл'а-то не младенец, не старец, не тварь безмозглая! Хотя… в последнем теперь уж есть сомнения… А считалось, что взрослого человека в своем уме подобная штука дурачить долго не сможет! Ан нет! Не тогда, когда амулет сама Паучиха делала…

Знать бы еще, что, кроме отвода глаз, здесь наморочено…

В порыве злости сдернула девушка "ошейник" и швырнула в придорожную пыль. На миг повело ее, словно темный мешок солнечным днем с головы стащили — а затем вдруг стало легче дышать, и мир вокруг враз четче сделался и ярче, и даже сил как будто прибавилось…

А за первым же углом, по левую руку, нашлось и место, где она могла отдохнуть. Пусть убогое совсем и неказистое — зато светлое, проникнутое искренним теплом. Даже удивительно набрести на такое в Краме!

Здесь сонно и сладко гудели над ранними цветами шиповника пчелы, грело послеполуденное солнце, свободное от привычной городу сумрачной тесноты серых стен под широкими козырьками крыш. Тепло, по-домашнему пахло сдобой, притоптанной травой и нагретой жарким днем смолистой поленницей, а оттого, казалось, — и близким летом, настоящим, горячим и щедрым, какое заглянет в здешние, скупые на зной, края еще не скоро.