День Шакала

- Ты имел в виду Большого Шарля[16], - бросил первый, когда они расходились, и добавил сквозь зубы: - Да сгноит его господь!

Был уже полдень, когда автобус остановился перед офисом авиакомпании "Эйр Франс" в самом центре города. Здесь было даже жарче, чем в Риме. Август в Марселе имеет свои особенности. Однако все они таковы, что лишь могут повергнуть человека в уныние.

Жара обволакивала город и была сравнима лишь с болезнью. Она закрадывалась в каждый орган, каждую клетку, отбирая силы, энергию, желание что-либо делать, разве что мечтать о прохладной комнате с закрытыми жалюзи и работающим на полную мощность вентилятором. Даже улица Каннабьер, обычно шумная и суматошная артерия Марселя, превращающаяся в море света и движения с наступлением темноты, теперь была пустынна. Полчаса Ковальский пытался поймать такси: большинство машин стояло в тенистых местах парка, а их водители наслаждались сиестой.

Дом, который указал в адресе Йойо, находился на главной дороге за городом в направлении Кассе. На Авеню де Либерасьон Ковальский попросил водителя высадить его, сославшись на желание пройти оставшееся расстояние пешком. Водительское "как угодно" в ответ было гораздо выразительнее, открытого текста по поводу того, что он думает об этих иностранцах, выражающих желание прогуливаться по такой жаре несколько сот метров, когда к их услугам имеется такси.

Ковальский проследил взглядом, как такси разворачивалось в сторону города, и двинулся в нужном направлении лишь тогда, когда машина скрылась за горизонтом. Он нашел улицу, название которой было записано у него на клочке бумаги, справившись у официанта, трудившегося в придорожном кафе. Дома выглядели еще совсем новыми, и Ковальский подумал, что Йойо, должно быть, сделал хороший бизнес на своей тележке, торгуя продуктами на вокзале.

Может, у них сейчас даже целый киоск, на который мадам Йойо давно положила глаз. Дела, наверно, идут неплохо. К тому же, для Сильви было бы гораздо приятнее вырасти здесь, чем среди доков. При мысли о дочери Ковальский на мгновение остановился у ступеней многоквартирного дома. Что там Йойо говорил по телефону? Неделя... Может, две...

Он взбежал по лестнице, немного задержался перед двойным рядом почтовых ящиков на стене холла. "Гржибовский, квартира 23" - было написано на одном из них.

На 2-м этаже все двери были одинаковые. На двадцать третьей квартире, рядом со звонком, в специальное отверстие была вставлена карточка с напечатанной фамилией Гржибовского. Дверь находилась в конце коридора, между 22-й и 24-й квартирами. Ковальский позвонил. Дверь открылась, и в образовавшееся отверстие на голову легионера вдруг обрушился страшной силы удар, нанесенный рукояткой ледоруба.

Удар рассек кожу, но отскочил от кости с глухим звуком. Двери соседних квартир распахнулись, и оттуда выскочили люди. Все это произошло меньше чем за полсекунды.

Ковальский взорвался. Хотя он и был тугодумом, однако одно дело он знал в совершенстве. Он умел драться.

В тесном пространстве коридора его рост и сила были бесполезны. Сквозь кровь, заливающую глаза, он определил, что впереди него было двое и еще четверо находились по сторонам. Ему нужно было пространство, чтобы драться, и он бросился напролом в квартиру 23.

Человек, стоявший перед ним, был отброшен назад. Двое бросились к Ковальскому сзади, пытаясь ухватить за воротник. Внутри комнаты он выхватил свой кольт, развернулся и выстрелил в сторону дверного прохода. В этот момент другой верзила, находившийся в комнате, навалился ему на руку, сбивая цель.

Пуля попала в коленную чашечку одного из противников. Тот слабо охнул и обмяк. Пистолет был выбит из руки Ковальского, когда ему был нанесен второй удар по кисти. Секундой позже пятеро оставшихся бросились на поляка. Вся схватка длилась три минуты. Позже доктор скажет, что Ковальский отключился только после того, как ему было нанесено несколько ударов по голове свинцовой дубинкой, обтянутой кожей. Часть одного уха была оторвана тяжелым ударом, нос был сломан, а лицо было похоже на уродливую маску темно-красного цвета.

Большую часть схватки Ковальский провел механически. Дважды поляку почти удалось дотянуться до пистолета, но кто-то ногой отбросил его в дальний угол комнаты. Когда наконец бесчувственное тело рухнуло на пол, лишь трое из его противников оставались на ногах.

Они надели на поляка наручники и отступили, тяжело дыша. Огромное тело лежало без движения, и только струйка крови, вытекающая из раскроенного черепа, говорила о том, что он все еще жив. Человек с простреленным коленом скорчился у стены рядом с дверью, прижимая блестящие от крови руки к своей изуродованной ноге. Он был бледен, монотонные ругательства вырывались сквозь посеревшие от боли губы. Другой стоял на коленях, медленно раскачиваясь взад-вперед, обхватив руками изувеченный пах. Еще один лежал недалеко от поляка, выразительный синяк красовался на его левом виске, куда угодил кулак Ковальского.