День шпиона и кое-что о птичках

Она прекрасно понимала, куда они мчались — догонять дедушку, искать свитки. Или нет? Быть может, они направятся к северу, к землям своего князя, чтобы и дальше — как он сказал? "Обслуживать междоусобицу", кажется. Или нет? Она уже потеряла счет и правдам, и лжи, что говорили все вокруг. Что теперь будет с молодым начальником? В самом деле компромат был лишь хитростью, ловушкой, или Жишен просто выдумал это на ходу, так же, как про "забрать своего человеека" — шпионка же убита? Догнав деда, он убьет его и заберет компромат — чтобы сменять бумаги на свободу и успешную карьеру для господина Джиньши? Почему ей не хочется плакать, будто дед для нее давно уже умер? А господин Джинши — его оставят в покое, или он, бросив все, вынужден будет вернуться домой? А сам Жишен? Он действительно едет в храм, чтобы сдаться? Или алый ярлычок для него — лишь предмет для шуток? Сможет ли выздороветь Змееныш? Вопросы теснились и давили, нападали со всех сторон, как надоедливые комары, и лишь одного не было среди — что будет с Ликин?

* * *

Ночь

Темно-синяя ночь радует прохладой. Облака на западе еще хранят отблески заходящего солнца, но над карликовыми яблонями уже появились звезды — серебряные бусинки на плотном, гладком шёлке.

Мальчик лет шести, поминутно оглядываясь — никто не видит? Точно никого нет? — вперевалочку бежит между деревьями. Бордовое монашеское одеяние, слишком большое для такого малыша, волочится по дорожке, влажной от вечерней росы.

— Привет! Ну, вот — я сдержал обещание.

Темная тень отделилась от яблони. В руки мальчика ложится круглый предмет, завернутый в плотную ткань.

— Вы правда? Правда поймали?

Мужчина, присев рядом на корточки, раздвигает складки материи.

— Поймал! Вот, посмотри.

— Ой, а почему…

Ребенок вздрагивает, оборачивается и отступает на шаг, невольно прижавшись к пришельцу — звук рогов разбил умиротворенную тишину летней ночи, наполненной потрескиванием сверчков, шелестом листьев и отголосками шума падающей воды.

— Жишен, отпусти мальчика. Тебе не уйти! Лучники наготове и ворота закрыты!

Жишен обнимает ребенка за плечи, по-прежнему не поднимаясь.

— Не надо в нас стрелять! Я обещал прийти и пришел, и принес кое-что важное. Госпожа не подойдет сюда? Почему вы боитесь меня, я же связан? — в голосе Жишена звучит мягкая улыбка. — Вы не снимете с меня путы, госпожа?

Возле каменного фонаря и дальше, у мостика один за другим загораются факелы и светильники. Насельники монастыря, несколько наспех одетых женщин, воины в доспехах… Наверху, где следующий ярус храмовых построек лепится к скале, тоже зажгли огни — оттуда маленький сад, разбитый на узкой террасе, как на ладони. Когда-то землю сюда доставляли в кувшинах снизу, из долины. И голая скала стала садом, где цвели и плодоносили сливы, яблоки и горная земляника-янгмей — рукотворное чудо.

— Жишен, что ты хотел мне сказать? Пока ты не нападаешь, в тебя не будут стрелять. Теперь отпусти ребенка.

Как невысокая худощавая женщина в темном монашеском одеянии и с бритой головой появилась за спиной у Жишена, не заметил никто, кроме него. Она спустилась по скале сверху, где выступ и трещина создавали непроглядно-синюю тень. Сейчас веревка спрятана в ее рукаве, только крюки негромко позванивали.

Жишен выпрямляется, приподняв руки.

— Я его не удерживаю, что вы. Мы подружились, верно?

Мальчик уверенно кивает. Детские хвостики — пряди волос на его лбу и над ушами, — забавно качнулись. Он торжественно поднимает на всеобщее обозрение свою ношу — сплетенную из волокна клетку-корзину, в которой возится и тихо чирикает птица.

— Он поймал моего Рыжего! Рыжий удрал из клетки, мог погибнуть, а он его поймал!

— Тебе не стыдно, Жишен? Я же знаю, как твой подручный ходил покупать птицу в Нижний монастырь. Обманывать ребенка!..

— Я никого не обманывал!

— Он не обманывал! Вот же мой Рыжий! — мальчик протягивает клетку монахине.

Женщина подносит корзинку к фонарю. Между прутьями выглядывает розоватый клюв. А рядом — еще один.

— Ти-ить!

— Две птицы? Но они же… абсолютно одинаковые.

— Нет же, вот мой Рыжий, смотрите, у него точечка похожа на фасоль. А у этого — на горошек!

Под клювами обеих птиц действительно светлеют отметины.

Жишен улыбается.

— У госпожи никогда не было домашних животных? Это для нас с вами они просто птички, не для того, кто смотрит на них с любовью каждый день… Моя сестра различает всех своих рисовок и зовет их по именам.

— Рыжий! — зовет мальчик.

— Тюю-ить. Птичка повисает на прутьях, показывая светлое пузо. Тут же рядом усаживается вторая.

— Это амадины, — поясняет Жишен. — Мы зовем их «десять сестренок». Они не живут поодиночке, всегда держаться стайками, вот и ловить их лучше всего на подсадного.

— Это и есть то, что ты хотел отдать?

Улыбка исчезает с лица Жишена. Его голова опускается ниже и ниже. Он медленно достает пачку бамбуковых пластинок и, склонившись, обеими руками подает их женщине на рукаве. Старинные таблички с записями.

— Это?…

— Да. Из того храма. Его стихи, насколько я мог понять. Я ошибся, и готов принять ответственность за свою ошибку.