День всех пропавших

Тем не менее она соскакивает с кресла, чтобы вытащить из ножен на поясе свой любимый нож.

– Пожалуй, стразы и бисер не стоит бросать в камин – на всякий случай. Брэну и так придется ремонтировать кухню, а кто знает, какую это вызовет реакцию… Давайте не будем заставлять его заниматься еще и садом.

– Но джакузи, Касс…

– Мы хотим, чтобы он добавил его, а не заменил им камин.

– Могу принести ножницы, если надо, – они в доме, – предлагает Мерседес.

– Нет, спасибо.

Касс наклоняется и собирает в ладони кружево примерно на дюйм выше верхнего края.

– Готова?

Бросаю Мерседес спецагента Кена, снова глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю:

– Давайте сделаем это.

Нож Касс достаточно острый, чтобы звук рвущейся ткани был практически не слышен. Внезапно на передней части платья появляется большая прореха. Касс начинает весело насвистывать.

– Повернись-ка на сорок пять градусов влево…

Подчиняюсь. Весь ниспадающий с меня декор волочится по камням. Пока Прия фотографирует, Инара наклоняется поднять упавший лоскут, и на миг появляется ощущение, будто сегодня день моей свадьбы: Шира и другие подружки невесты помогают мне, поправляя подол платья, перед тем как я пойду по проходу к алтарю. Странное чувство.

Как только декор снят, Касс постукивает меня по бедру рукояткой ножа.

– Как хочешь срезать?

– Думаю, вертикальными полосками. Так проще всего. Начать с верхнего слоя, затем пройтись по тюлю, так?

– Смора получится много.

Касс вспарывает ткань снизу, держа лезвие на почтительном расстоянии от моих ног – хотя, чтобы пробиться к ним через слои тюля, потребуются нечеловеческие усилия, – и позволяет силе тяжести проделать основную работу: нож распарывает тонкую ткань. Время от времени раздается щелчок и вспышка – Прия делает очередной снимок. Довольно скоро верхний слой платья валяется аккуратными лоскутами. Мы придвигаем кресла поближе к пламени. Инара протягивает мне шампур, на конец которого уже насажен зефир. После секундного промедления нанизываю сладость поглубже, протыкая ее насквозь. Первый лоскут платья рвется с легкостью. Оборачиваю им зефир на шампуре.

– Да, правильно. Так края поджарятся лучше, – замечает Инара и протягивает новый.

Когда мы пристраиваем шампуры над пламенем, Виктория-Блисс издает громкий радостный вопль: ткань загорается.

Конечно, ткани слишком много, чтобы на один смор приходилась одна полоска – даже с учетом того, что нас шестеро. Так что в промежутках между поджариванием мы снимаем слои тюля, режем на кусочки и бросаем в огонь. И в какой-то момент, кажется, ставим спецагента Кена у закрепленного между подушками шампура – будто он тоже готовит сморы.

Вроде бы.

Раздается шум приближающегося к подъездной дорожке автомобиля. Прия присвистывает.

– Похоже, Эддисон… Так что… Я точно не говорила ему, что мы здесь. А как насчет вас?

– Не говорила, – одновременно выпаливают четыре рта. Виктория-Блисс слишком занята хихиканьем, чтобы ответить.

Через несколько минут открывается задняя дверь Дома, и из нее выходит Брэн; обе его руки чем-то заняты. Поскольку глаза отчасти слепит пламя, не могу разобрать, что у него за поклажа. Брэн подходит к нам и останавливается на безопасном расстоянии от огня, озадаченно склонив голову набок. Зрение становится четче, и я замечаю, что его взгляд перебегает от одного к другому: его девушка в раскромсанном свадебном платье; сморы; бутылки сидра; одна коробка пиццы, которая пропиталась жиром и поэтому не была сожжена; спецагент Кен, наблюдающий за всем с подлокотника кресла. Брэн оглядывает всю картину несколько раз.

– Как твоя рука? – в конце концов спрашивает он. Теперь даже Мерседес и Касс не могут удержаться от хохота.

– Вполне неплохо, – сообщаю я. – Мерседес проверяла ее состояние несколько часов назад. Хочешь смор?

– Мм… нет, пожалуй, откажусь. А это тебе. – Он протягивает букет тигровых лилий, закутанных в розовую ткань. – Такое ощущение, что ты оторвешь мне яйца, если стану извиняться за случившееся. Но, во-первых, мне не стоило кричать на тебя. И кое-какие мои слова были перебором.

– Верно, хотя это не означает, что ты не прав.

Брэн смотрит на все еще виднеющуюся в каминной яме кучу горящего тюля.

– Спасибо, – добавляю я.

Прия вглядывается, что же находится в другой руке Эддисона.

– Это не… ты что – перевязал фунт бекона блестящим розовым бантом?

Даже невзирая на обманчивое освещение, замечаю, как шея и лицо Брэна покрываются стыдливым румянцем.

– Оставлю вас одних, дамы.

Он поворачивается и поспешно скрывается в Доме, даже не пытаясь притвориться, что не бежит.

Я улыбаюсь и утыкаюсь лицом в тигровые лилии. Они трех разных расцветок: тыквенно-оранжевого и розового цветов – и те и другие с черными точками внутри загнутых лепестков, – а также цвéта закатного солнца, с оранжевыми точками на фиолетовых краях. Цветы великолепны.

– Твои любимые? – спрашивает Виктория-Блисс.

– Одни из любимых.

– Элизе больше всего нравятся голубые аквилегии, – сообщает Прия, – но Эддисон их не принесет, потому что именно такие цветы оставлял на месте преступления преследовавший меня серийный убийца.

Касс бросает на меня желчный взгляд.