Депутатский запрос

Чему научили меня самого такие исследования? Я понял, что публицист — не только внимательный собиратель готовых жизненных фактов, но и делатель их. Вот как это происходит: в непрестанных поездках, встречах, разговорах память накапливает, как теперь принято говорить, информацию, она разнообразна, как сама жизнь, и сыра, как глина из карьера; чтобы получить из нее «продукт», мозг должен ее переработать. Не знаю, как у других, у меня эта переработка шла беспрерывно, мозг по какой-то своей системе рассортировывал ее и раскладывал по хранилищам памяти. Приходило время, и я чувствовал, что такое-то хранилище переполнено, там что-то созревает и тема уже просится на бумагу, но не хватает лучика, который осветил бы все собранное в хранилище и стал бы той нитью, на которую сами собой нанижутся факты. Мозг подводил меня к необходимости искать эту нить, и если ее не было или я не находил ее, приходилось конструировать, то есть создавать факт. В таких случаях я шел либо к секретарю райкома, либо к председателю колхоза, либо к другому лицу, облеченному правом распорядиться, и излагал ему свое предложение: давайте попробуем сделать вот так (к примеру, то же обследование быта деревни). И когда факт состоялся, я получал подтверждение правильности своих умозаключений и статья ложилась на бумагу без всяких вымучиваний, как созревший плод. Бывало и так, что организованный факт опровергал мои построения, и тогда — либо затяжной поиск новых доказательств, либо пересмотр умозаключений.

Всех случаев я уже не помню, но вот один, недавний, помнится хорошо, потому что по времени он был довольно длительный и требовал немало усилий. Потом он лег в основу очерка «Воспитание чувств». За годы собкоровской службы у меня сложились хорошие (в смысле взаимопонимания) отношения с Зубцовским райкомом партии. Первым секретарем там был Геннадий Васильевич Макаров, поразительно чуткий к жизненным явлениям человек. Он-то и способствовал сложению особого стиля работы райкома, который и после него долго держался и культивировался другими работниками. Чаще всего я и обращался в Зубцовский райком, когда требовалось «поставить факт». На этот раз «первым» там был Станислав Александрович Ломтев, тоже человек с хорошим кругозором и умением мыслить аналитически. Привели меня к нему размышления о духовном мире современного крестьянина.

Когда живешь в деревне постоянно, делаешь с людьми одно дело, то неизбежно ощущаешь их, так сказать, дыхание, настрой, душевное состояние и чувствуешь, как оно меняется. Очень заметный перелом произошел после того, как деревня перешла на гарантированную денежную оплату. Деньги в деревне — это целый процесс, очень сложный, с последствиями во многом неожиданными, к которым хозяйственники оказались неготовыми, но я сейчас не буду вдаваться в подробности, скажу лишь о том, что касается «постановки» нашего «факта». Сотни наблюдений привели меня к мысли, что материальное благополучие при бедности духовных запросов кидает одних к вещному накопительству, других к пьянке. В том и другом случае душа не наполняется, а опустошается. Мы оказались в этой своей тревоге единомышленниками с Сергеем Романовичем Ильиным, председателем колхоза «Путь Ильича». Он искал путь к обогащению души своих односельчан и уже приходил к выводу: деревне необходимо искусство, только оно может возвысить душу, вырвать человека из плена мелочности и примитивных утех. Меня в то время волновало и другое дело. Я уже был знаком с двумя старыми художниками-живописцами: Николаем Васильевичем Кротовым из Ржева и Иваном Михайловичем Митрофановым из деревни Баранья Гора под Осташковом. Им было за семьдесят, они прошли войну, в их творческих биографиях было много интересного, главное же, оказавшись под старость в глуши, они не оставили кисти, продолжали писать, больше всего этюды: они были страстно влюблены в свой край, в природу Верхней Волги. Волновало и, более того, возмущало меня равнодушие людей, коим по роду службы положено поддерживать таланты. Старики жили забытыми, ни для кого, кроме узкого круга друзей, не интересными и не нужными. Всякое равнодушие непохвально, равнодушие к талантам — отвратительно.

Вот эти два беспокойства — за пустую душу мужика и за забытый талант — неожиданным образом соединились во мне и привели сначала к Ильину, потом к Ломтеву. Я нашел в них полное понимание, и мы начали «ставить факт».

Николай Васильевич Кротов жил в старом, осевшем на все углы доме, чудом уцелевшем в стертом с лица земли войной Ржеве, жил бедно, если не сказать — нищенски, на небольшую пенсию да на те редкие подработки, которые иногда случались. Но угнетало его не это, а ненужность его живописной кисти. О нем вспоминали, когда надо было «обновить наглядную агитацию», и он, мучаясь и стыдясь, шел в клубы или на завод с банками гуаши и рисовал плакаты.