Депутатский запрос

Я мог бы привести примеры «несцепления» посолиднее тех, что случились вчера лично у меня. Достаточно посидеть час-два в любом кабинете конторы, чтобы увидеть, как «схватывает, но не сцепляется» уже не колесико с колесиком в нашем, на одно село, механизме, но и механизм с механизмом, агрегат с агрегатом, которые, по идее, должны соединяться тотчас, как только входят в контакт, и образовывать исправно действующую систему, скажем, в рамках района или области. Ну вот хотя бы такие примеры, первые, что на ум пришли. Весной совхозу потребовалось провести раскорчевку, дали заявку мелиораторам. Те сказали: берите в аренду корчеватель, сажайте за руль своих трактористов и корчуйте сколько влезет, только ваша работа пойдет в наш план. Ладно, сказал совхоз, нам податься некуда, пусть будет по-вашему. Вроде бы «сцепилось». Но мелиораторы дают такой трактор, над которым билась вся инженерная служба совхоза, да так и не могла завести мотора. Работать на немой машине желающих не нашлось, ни одного куста не выкорчевали — два хозяйственных механизма в сцепление не вошли. Или с проектом благоустройства. Тоже по весне дело вышло. Приехали областные архитекторы, совхозное начальство совместно с районным упросили принять заявку на проект благоустройства центрального села. Заявку приняли, пообещали исполнить через месяц, а вот уже год кончается, а проекта так и нет.

Или… Впрочем, все «или» еще впереди…

27 ноября 1985 года

Тревожная реальность подступила к моему крыльцу сразу же, едва переехал, — у совхоза отрезали землю! Вместе с десятком деревень! Оставили три сотни гектаров пахотной — под огороды да на «зеленку», — все остальное, что создал за тридцать пять лет и чем владел совхоз: дворы, коров, машины, пашни, луга, передали двум соседним, почти «лежачим», перегруженным землей и планами хозяйствам. Мотивировка такая: птицесовхозу земля не нужна, она только мешает наращивать производство яйца. Одним словом, специализация.

На протяжении тридцати лет я был свидетелем сотен подобных волевых решений, когда из трестовских, районных, областных контор сыпались команды: прирезать, отрезать, слить, разукрупнить — землеустроители не успевали рисовать новые карты. Надо бы уже привыкнуть, тем более что сам-то процесс вызван экономическими причинами, но всякий раз меня что-то тревожит. Вглядываюсь, вдумываюсь, у людей спрашиваю и никак не могу нащупать, что тут главное, что мешает безоговорочно согласиться и принять. Нет запланированного экономического эффекта? Да, конечно, это в первую очередь. Кроим, перекраиваем, а «валовка» не вверх, а вниз, земля не тучнеет, а хиреет.

И тогда задаю себе вопрос: почему, собственно, такое своеволие? Почему так легко и просто, одним росчерком пера, перекидывают туда-сюда землю, скотину и… людей? Да, и людей. Хотя надо бы без «и», а прямо: людей. В самом деле, не коров и тракторы, не свиней и дворы сливаем-разделяем, а деревни с народом. Коровам была бы трава, тракторам — горючее, под любой вывеской они и молоко дадут, и в поле выедут. А человеку? Ему-то, поди, не все равно, под какой «вывеской» жить? Трудился в одном хозяйстве, старался, радовался — вдруг отделили, передали другому, поработал в другом, глядь, уже в третьем, да и на том не конец. А в деревне-то трамваи не ходят, передали землю, значит, и тебя передали, нравится не нравится, податься некуда.

И вот что случилось с нашим совхозом дальше. Где-то на самом верху птицеводов спросили: «Доколь же вы будете жить на казенных кормах, сами-то вы хоть сколько-нибудь производите?» Забили в «Птицепроме» отбой: да, сказали, можем сами пахать и сеять, хлеб курице не помеха, и коров можем водить, и свиней, и кроликов, даже картошку сажать можем… Поумнели! От одного лишь упрека в иждивенчестве. (А когда наш директор противился разделению, его обвинили в непонимании прогрессивного значения специализации. Я вступился за разумные доводы хозяина в газетной статье — начальники на меня надулись: чего, дескать, лезешь не в свое дело.) И последовал приказ: вернуть землю, вернуть скотину и деревни тоже. Земля за три года сильно задичала, скотины стало втрое меньше, деревни остались те же, но людей уполовинилось. Поэкспериментировали, называется…

Что же происходит с деревенским человеком в результате всех этих пертурбаций? Содействуют ли они развитию чувства хозяина, о котором столь много проявляем ныне беспокойства? Наивный вопрос! Ничего, кроме равнодушия, они не могли породить. Деревенскому жителю, ума которого и не спрашивали, требовали от него только мускульной силы, все стало безразлично. Вот и причина обленения, ибо дух, как говорится, «не стимулирует…».

Однажды я проделал небольшой опыт: прочитал своим гостям, столичным журналистам и районным начальникам, кусочек текста и спросил, кто автор этого анализа деревенской яви:

«Признаков… упадка духа очень много. Один, первый и главный, — это полное равнодушие ко всем духовным интересам…