Депутатский запрос

Второй признак — это косность, нежелание изменять своих привычек и своего положения…

Третий признак — отвращение к сельской работе, — не лень, а вялая, невеселая, непроизводительная работа…

Четвертый признак упадка духа — неповиновение сыновей родителям, меньших братьев старшим, неприсылка заработанных на стороне денег в семью и стремление молодых поколений избавиться от безнадежной сельской жизни и пристроиться где-нибудь в городе…

Для того, чтобы помочь крестьянину, нужно одно: поднять его дух, устранить все то, что его подавляет.

Подавляет же дух народа непризнание в нем теми, которые управляют им, его человеческого достоинства, признание крестьянина не человеком, как все, а грубым, неразумным существом, которое должно быть опекаемо и руководимо во всяком деле, и, вследствие этого, под видом заботы о нем, полное стеснение его свободы и унижение его личности».

Мои гости, в деревенских проблемах осведомленные, признали, что анализ весьма точен, что все признаки упадка духа, как говорится, наличествуют в нашей действительности, и назвали несколько современных публицистов и прозаиков как возможных авторов анализа. Тогда я положил перед ними семнадцатый том сочинений Льва Толстого, раскрыл на 184-й страничке — статью «Голод или не голод?», написанную чуть не сто лет назад, в 1898 году.

Что же получается: повторение ситуации почти через сто лет? В совершенно разные исторические эпохи? Да, видимо, дух народа подчинен своим законам: в стеснении увядает, в раскованности крепнет. И между прочим, сию истину мы частенько приводим в своих речах: массы все могут, когда все знают, обо всем судят самостоятельно… Любое «руководящее лицо» знает это не хуже меня. «Лицо», конечно, знает, но управленческая машина настроена на односторонний режим: спускает команды сверху и не воспринимает сигналов снизу. К перенастройке машины на двусторонний режим мы сейчас и приступили — задаем ей программу активизации народного духа.

* * *

«Борковское пятилетие» ушло на поиски причин все явственнее обозначавшегося застоя. На родной земле я не находил признаков благополучия, казалось, за 25 лет, как уехал я отсюда, да и уехал-то не в дальние края, а в Новгородскую да Калининскую области, где тоже, как выражаются нынешние девицы, не фонтан, тут, под Великими Луками, Себежем, Опочкой, Псковом, ничего не изменилось к лучшему, земли пришли в запустение, деревни обветшали, люди постарели и увяли. А уж до того, как переехать, побывал я в окрестных землях: под Ленинградом, в Прибалтике, в Белоруссии, в Подмосковье, стало быть, мог сопоставлять, и от этого сопоставления очень горько делалось на душе: за что такая доля выпала моим землякам? Вот говорят и пишут из книги в книгу, что там-то и там-то война оставила пустыни, взяла каждого третьего, четвертого, пятого жителя, а про мою землю не говорят и не пишут, сравнительных утрат не называют, характеристик не дают — да существует ли она вообще? Какими болями болеет? В чем нуждается, чего хочет, к чему стремится?

Позже, когда я объеду, обойду оба бывших партизанских края — южный, Себежский, и северный, Дедовический, увижу все своими глазами и наведу справки, — узнаю, что каждый  т р е т и й  пскович погиб в борьбе с оккупантами, тогда обида за невнимание, за безразличие к судьбе моей земли станет еще горшей. Не оттого ли побегли псковские парни и девчата, бросив свои деревни, в окрестные, более благополучные земли, а те, кто остался, увяли от беспросветности? А отчего же еще, если, объехав свой родной Бежаницкий район — две сотни деревень, я увижу, что все они «в наличии» — ни одна не исчезла! — но мне хватит двух рук, чтобы сосчитать новые избы в них. Подумать только: за четверть века на двести деревень десяток новых хат! Легко выводить на бумаге, произносить с трибун афоризмы, вроде: «Нечерноземье — как бы вторая целина», а попробуйте походить по этой «целине», если она тебе родная по крови, давшая жизнь и душу, — каково станет от подобных крылатых фраз!

Но что толку сетовать на то, что не в нашей воле? Помогай, сын, своей износившейся в тяжкой доле матери, бери на свои плечи ее ношу. Если, конечно, совесть еще не уснула в тебе.