Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Ду-урак! — только и сказал отец. И ещё добавил: — Твоя воля, живи как знаешь. Душа… глаза… Погляжу я, как у тебя самого глаза квадратные станут, да от забот на лоб полезут.

Васене жаль было оставлять отца, но он её сам благословил:

— Иди, доча. Иди с лёгким сердцем, а за меня не переживай. Я свой век прожил, наша с матерью вина, что обездолили вас и не могу как следует помочь. А может Костя и есть твоя судьба.

Костя подхватил Васеню да в ЗАГС, и без всяких перезвонов собрал ребят-дружков. Деревенские дружные, девчонок своих прихватили, вечер у Ильи Романовича отплясали и всё. На другой день побросали кой-какие манатки в машину и укатили в Зимино к другу-сослуживцу. Устроился он в совхозе трактористом, она — в детский садик. Поперву снимали угол, а на второй год совхоз выделил квартиру с огородом. Зажили они своим домом.

Одному Илье Романовичу тоскливо стало, дом кажется большим и пустым. Помучился с коровёнкой, да видит, не мужицкое это дело, он и свёл её Васене. Как приданое. Те по перву отказывались, но он сам настоял, уж больно корова была хорошая, жалко менять на деньги, а тут родному дитю всё какая-то подмога.

Помаленьку копошится в огороде, тюкает топориком в сараюшке. Из живности куры, пёсик Кузя да кот Мурзик. Каждую неделю Васеня с кем-то пересылала банку сметаны или масло, а по зиме — мясо и сало (они держали поросёнка). Частенько и сами наведывались. Перестирает она ему всё, уберётся в дому, баню стопят и все намоются. Жарища — страсть, уши береги. Костя парился в первый жар, хлестался так, что весь веник измочалит.

В общем, заботились о нём, а ведь Васеня хроменькая. А ей хоть бы что, всё «тятя, тятя», ластится к нему. С Костей они жили ладно, всё звали его к себе жить, но Илья Романович упрямился:

— Свой век я доживу в своей хате. Здесь мы с Паранюшкой начинали жить, тут я и заканчивать буду. Когда уж совсем скрутит, тогда видно будет, а вы пока сами не твёрдо на ногах стоите.

Всегда в день смерти матери они приезжали к отцу. Ходили на могилку, поминали. В тот день Илье Романовичу всё как-то веселей, а Таисья с Зинаидой, хоть и живут в одной деревне, ни разу не наведались к отцу или к матери на могилу. Не могли простить за то, что безприданицы. Обидно, у них уже были внуки, а живут как чужие. А окриком и угрозой любви и ласки не добыть.

Прошло два года. Как всегда в день смерти матери, приехала Васеня с Костей, побыли с отцом, и уехали, а ночью вдруг ему приснился чудной сон. Будто бы его Паранюшка возвернулась домой. Обошла весь двор, оглядела избу, а потом и говорит:

— Плохо тебе Илюша без меня. Тут и моя вина есть. Ты вот что сделай, — закажи себе гроб, и пусть он до твоей смерти у кого-нибудь из дочерей полежит. И не бойся, если над тобой будут смеяться. Терпи. Только запомни одно — подушку под голову сам сшей или детей попроси. И чтоб набили её не стружками, а ватой из старой матрасовки, что в сарае в ящике лежит под верстаком.

Старшие дети тебя обижают, но ты не серчай, это наша с тобой вина, не тот догляд за ними был. Главное — дом не продавай. Бог тебя не оставит. Свидимся мы, а поживи счастливо. Порадуйся. Спасибо вам с Васенюшкой, что меня не забываете, помните.

И так всё ласково и по-хорошему говорит, ну как при жизни было, а жили они с ней дружно почитай годков за сорок.

Илья Романович очнулся и видит, — сидит одетый на кровати и не поймёт, сон ли это или явь? Кот Мурзик жмётся к ногам, шерсть дыбом, Кузя во дворе повизгивает, как к кому ластится, и главное, что часы-ходики, которые на стене тикали, — встали. Выходит, и время как остановилось. Тут вдруг петухи грянули.

Как мог, перекрестился, встал, а его качает, как пьяного или с похмелья. В шкафу стояла початая бутылка водки. Налил себе больше полстакана, выпил, а его даже не хмелит и вкуса не чует. Так одетым до утра и просидел. Может, ему уже чудиться стало?

Нет. Зашебуршало на стенке в радиоприёмнике, вроде, как мыши забегали, и заиграл гимн. Значит, не приснилось! Но как это может быть? Посоветоваться не с кем, спроси кого — засмеют, жили-то при коммунистах. И решил он сделать так, как просила жена. Первым делом отправился в столярку к мастеру цеха.

— Кондрат Лукьяныч, — просит он его, — как бы гроб сделать?

— Запросто. Двенадцать рублей в кассу, нам наряд, а после обеда можете забирать. А кому гроб-то?

— Да себе хочу.

Кондрат Лукьяныч аж рот открыл, до того удивился.

— Илья, ты же ещё живой. Что вдруг заторопился? Чего ты?

Старый приятель внимательно на него посмотрел, потёр рукой подбородок, но так ничего и не понял, потом говорит:

— Чудишь ты, Илья. Мудруешь. Не-ет. Иди-ка ты отсюда и не вводи меня в грех. Валяй к директору. Будет указание — сделаем, а так и не подходи. Выходит, что я тебя как бы в гроб вгоняю.

Подался он к директору. Заходит. Тот даже из-за стола вышел ему навстречу. Хороший мужик, уважительный, да и Илья Романович всегда был на большой славе, у него на участке ни самовольного поруба, ни одного пожара, и звание он имел «Ударника коммунистического труда». К тому же фронтовик.