Деревенская околица. Рассказы о деревне

Поговорили о здоровье, у обоих оно оказалось неплохим. Директор, Олег Всеволодович, то ли для того, чтобы подбодрить или потрафить ему, стал даже жаловаться:

— Тебе, Илья Романович, грех обижаться, всю жизнь провёл в лесу, на природе работал, вот и сохранился. А я вот хоть и моложе тебя, и хотя стыдно признаваться, но от этой кабинетной сидячки уже геморрой заработал вместе с радикулитом. Всё сижу с бумажками, мало двигаюсь, вот кровь и застаивается. Опять надо доставать путёвку в Белокуриху. А ты ещё молодцом глядишь.

— Хочешь я тебе рецепт дам, как разом эти две хвори без курорта вылечить? — говорит пенсионер, — я по молодости как-то надсадился со стройкой, так меня дед Мирон вылечил. Спробуй. Он этот метод в сорок пятом от пленных самураев узнал.

— Ну, валяй. Самураи народ серьёзный.

— Натопи пожарче баню, распарься хорошенько, а потом берешь паклю, ну льняную кудель помягче, и в керосин. Смочил и помаленьку пихаешь в задний проход, и минут пять лежишь. И хорошо, чтобы баню стопить, как только стемнеет.

— Почему, как только стемнеет?

— А потому, как эту паклю надо поджечь, потом пламя сбить так, чтоб пакля только тлела. Вот тут, говорили самураи, и образуется самый медицинский эффект. Будешь по двору носиться, как ракета, весь геморрой с радикулитом за две бани — как рукой.

Что было! Вначале в кабинет влетела перепуганная секретарша, потом прибежал Фёдор Фомич, главный лесничий, а Олег Всеволодович слова сказать не может. До того смеялся, аж слёзы текут, и только машет на них руками, мол, уйдите, не до вас!

Как отсмеялся, вытер слёзы и только потом перешёл к делу, а сам, нет-нет, опять начнёт всхлипывать и заходиться смехом.

— Ну, Илья Романович, ну и самурай. Надо врачам на курорте рассказать. Представляю, как будут носиться больные с этими фитилями по курорту. Ну, да ладно. Прости, что не могу сдержаться. Говори, что у тебя случилось, с чем пришёл?

— Просьба к тебе, Олег Всеволодович. Надо сделать гроб.

— Ой, господи. И ты из-за этого столько ждал? Иди в кассу, оплати двенадцать рублей и все дела. А гроб кому нужен?

— В том то и дело, что мне, а Кондрат Лукьяныч к вам послал, сердится и гонит. Не пойму почему.

У Олега Всеволодовича, как у коня, даже губа с челюстью отвисла, и рот как дупло. Затряс башкой, замахал руками перед глазами, как что-то отгоняет от себя. Потом ка-ак закричит с каким-то бабьим визгом. То всё по-дружески, с заботой, а тут как с цепи сорвался, просто охамел, ногами сучит и верещит:

— Чёр-рт пар-ршивый! Во-он отсюда! Я покажу тебе гроб! Ты меня до гробовой доски помнить будешь! Совсем очумел на пенсии, самурай чёртов! — Встал да как затопочет ногами на него.

Илья Романович перепужался, зайцем метнулся из кабинета директора со своим мешком и рысью подался из конторы. У секретарши глаза на лоб: то директор ржал как конь, а теперь рычит, как тигра, и всё из-за этого деда. Что уж они там не поладили?

Директор за телефон и мастеру цеха наказ — появится Королёв — гнать в три шеи. Это только подумать, ударник коммунистического труда пришёл примерять гроб! И куда торопится?

А Илье Романовичу как быть? Наступит ночь, он и начнёт маяться, места себе не находит. Как только утро, он опять с этим мешком в столярный цех. Сядет и сидит пенёчком, а Кондрату Лукьянычу по приказу начальства гнать его неудобно, да и как? Свой же брат-работяга. А на третий день разговорился с ним.

— Слышь, Илья. Ты это с гробом что, задумал серьёзно?

— На полном серьёзе. Надо. Я же в своём уме, только вот зачем так рано, сказать не могу. Прошу тебя, Кондрат, помоги.

— Тогда давай так. Директор в четверг уезжает в командировку, вот ты с обеда и приходи. Только в бухгалтерию не суйся, мы сами без шума всё обтяпаем. Он и знать не будет.

В четверг, чуть свет, Илья Романович уже сидел со своим мешком на проходной и ждал до обеда.

Кондрат Лукьяныч за свою жизнь может больше тысячи гробов обстрогал, и всё были смирные клиенты, а тут надо снимать мерку с «живого» покойника! Вроде, как в ателье деревянный костюм примеряет. Походил он, как закройщик ателье с метром вокруг приятеля, а не может себя пересилить, чтоб живого мерить для гробового дела. Ну, не лежит душа, хоть ты тресни.

— Ну тебя к лешему, Илюха. Ладно, раз надумал на тот свет, то становись к стенке, так будет сподручней!

Так и замерили. Прислонили его к стеночке, на ней сперва меточку сделали, а потом прикинули размеры гроба. Даже ещё пятнадцать сантиметров прибавили на вытяжку, как ударнику коммунистического труда. При Советах работали на износ, потому с ударниками была беда, — они при жизни большую усадку тела делали, зато руки до колен. Только в гробу и распрямлялись.

За час и управились, такой шикарный гробик изладили, залюбуешься. И лёгкий, и просторный, лежи хоть так, хоть эдак. Оббивать тканью не стали, — неизвестно, сколько «покойнику» жить, а ткань замарается. Кинули мешок с ватой во внутрь и крышку чуть прихватили гвоздями. Гроб к употреблению готов.

— Тебе, Илья, жениться надо, — выговаривал Кондрат Лукьяныч, — вон как на пенсии выдобрел, а сам затеваешь что попадя.