Деревенская околица. Рассказы о деревне

Накануне этого дня ко мне из деревни приехала маманя. А вот сегодня, когда Михаил Фёдорович выгнал меня из кабинета, моя маманя по телефону созвонилась с Еленой Васильевной и та позвала её в гости. Такую жизнь прожили, есть что вспомнить. Одна хвалит сыночка Мишу, другая свою кровиночку Петюню.

— Он ведь тоже в крайкоме работает, там где и Миша. Только вот, признал ли он его? Столько времени прошло.

— А мы это сейчас узнаем, — говорит Елена Васильевна, — берёт трубку и звонит помощнику Василию Павловичу: «Вася, там у вас работает Петя Соломин, знаешь такого?» «Знаю, — говорит, — а в чём дело, Елена Васильевна?»

— Попрошу тебя, срочно привези его ко мне. Надо позарез. Только Мише пока не говори, я сама ему позвоню.

***

И вот сижу я и переживаю. В нарушение Устава и его демократического централизма, секретарь чуть ли не пиночьями вышвырнул рядового члена партии из кабинета. И так мне себя жалко стало, думаю, может напиться? Чувствую, что нос зудит.

Вдруг открывается дверь, входит Василий Павлович и без всяких предисловий командует мне:

— Собирайся. Поехали.

Поехали. На крайкомовской «Чайке». Только вот куда? Думаю: одно из двух: или в психушку или каталажку. Только почему не на «воронке», а на «Чайке?» У подъезда девятиэтажки стоит милиционер. Василий Павлович что-то ему сказал, потом мне:

— Иди. Второй этаж, квартира четырнадцать. Там тебя ждут.

Поднимаюсь. Звоню. Открывают. «Проходите», говорит пожилая женщина, сама улыбается. Кто это? Где-то видел, а не могу вспомнить. Но тут маманя нарисовалась. Догадался. В общем, охи, ахи, кудахчат и тащат меня за стол, а на нём чего только нет.

— Ты не стесняйся, Петя, — говорит Елена Васильевна, — мы ведь с Лушей как родные сёстры. Я ей по гроб жизни обязана.

И давай опять про тридцать седьмой год, про войну, как болели, как голодали и добрым словом помянули нашу корову Зорьку, как она спасла нас всех. И выходило, что через эту корову мы с её сыночком Мишей, молочные братья. У меня голова кругом, столько событий для одного дня. Сам думаю, знали бы вы, как меня «молочный братан» отметелил, другое бы запели.

А Елена Васильевна как мысли читает:

— Ты, Петя, с Мишей-то хорошо знаком?

— Хорошо знаком. Я только что от него. По душам говорили.

— Как же ты знаком, если он мне о тебе ничего не говорил?

— Он же не знает, что я из Ельцовки. И потом, как он меня узнает, если мне тогда было семь лет, а сейчас почти тридцать.

— И ты не сказал, чей ты? — Изумилась Елена Васильевна.

— Зачем? Ещё подумает, что по блату лезу карьеру делать.

— О чём ты говоришь? Постыдись. Вы же на одной печи спали, один хлеб с мякиной ели. Так не годится, — и за телефон.

Господи! Вот попал в переделку. Что делать? Хотел уйти, сославшись на дела, которые ждут: «Сиди!» Сижу. А они раздухарились, наливочки примут и фотокарточки рассматривают.

— А вот Мише два годика… ой, батюськи, без штанов. Всё табачишко теребил. Привычка такая была.

— Да, помню, — подхватила маманя, — все говорили: «Большой начальник будет, это верная примета!» Как в воду глядели.

Что бы я не скучал, Елена Васильевна достала из буфета коньяк. Но какой! Я такого и не видел. В хрустальной бутылке-графинчике со всякими выкрутасами. Старинный Бурбон из Франции. Налила стакан, я и думаю, а ведь не зря нос чесался.

— Выпей, Петя. Не отказывайся, а то обидишь. Миша второй год никак не осилит. Всё напёрсточками цедит. Помоги ему.

Я и помог. Для храбрости осадил стакан, вкуса не разобрал, но дух захватило. И только заглотал, открывается дверь и входит молочный брат! Увидел меня с его Францией и вытаращил глаза. Затряс башкой, а руками отмахивается, как от привидения. Вчера я его на пленуме подставил со свиньями, сегодня нахамил в кабинете, а сейчас в его доме, как последняя свинья, хлещу коллекционный коньяк. Сцена, скажу вам, жуткая. Но тут Елена Васильевна тянет его за рукав и заговорщицки шепчет:

— Угадай, кто это у нас в гостях? — На маманю показывает.

Он пригляделся и вдруг расплылся в улыбке от уха до уха.

— Узнал! Тётя Луша! Здравствуй, родная! — Да как кинется к ней, обнимает, целует, та в слёзы, Елена Васильевна — за ней. Господи, прямо навзрыд, как с ума посходили, аж подвывают.

— А это кто? — сквозь слёзы Елена Васильевна, — не узнал?

— Нет, не припомню.

— Да это Петя, так сказать, по Зорьке твой молочный брат…

Я не силён в психологии и не могу описать, что можно было прочитать на его лице кроме досады, изумления, радости и сожаления. Много ещё чего было намешано. Он даже рот открыл, совсем как наш деревенский дурачок Ганя Осипов.