Деревенская околица. Рассказы о деревне

День перед отъездом гостей проходил в неторопливых хлопотах. Собирали пожитки, упаковывали пучки зверобоя, душицы, сушёную рыбу, банки с вареньем. Егор Иванович каждому выделял по комку прополиса от всех болезней, наливал по трёхлитровой банке мёда и ещё давал по две рамки мёда в сотах.

Это был не ахти уж какой подарок, но Егор Иванович называл его хорошим русским словом — гостинец. Обязательно топили баню. Парились до изнеможения. Николай Борисович, так тот хлестал себя с запасом на целый год. Потом отдыхали и садились за стол. Первая стопка — благодарственная, последняя — отвальная, а между ними… ой, да что чужие рюмашки считать!

В последний день на сеновале шёл сумбурный разговор, строжились над Максимкой. Он, стервец, проговорился, что уши по команде не зажимал… Потом говорили все разом, галдели, никто никого не слушал, но перед тем, как уснуть, смотрели на деревенское небо, в городе оно не такое, а закопчённое.

Утром вставали хмурые, озабоченные. Одевали всё городское и сразу становились какими-то незнакомыми. Как пассажиры скорого поезда, что выскакивают на станции купить курицу, малосольных огурчиков, потом опять на поезд и — до свиданья!

Прощались. Егор Иванович исполнял свой обычный ритуал: заводил движок электростанции, включал проигрыватель на всю катушку и ставил свою любимую пластинку, марш «Прощание славянки». Это был его марш, под него он уходил на войну, и этот марш встречал его на всех вокзалах в сорок пятом. И с тех пор он его ставил только в особых случаях.

Торжественно и печально звучала мелодия, «Жигулёнок» сигналил и трогался, из него долго махали на прощанье и кричали: «До следующего года! Ждите нас!»

***

Всё. Закончился медовый месяц. Егор Иванович опять оставался один со своими заботами. Скорей бы хоть дети приехали. Хотелось плакать. В этот день он не работал. Ставил бутылку водки и пил. Сидел один как сыч, пил и разговаривал сам с собой. К концу начинал шмыгать носом, а Настасья Фёдоровна притворно шикала на ребятишек:

— Тише вы, саранча. Видите, дедушка страдает и рыдает!

Когда он был уже хорошо подрумяненный, присаживалась, плескала немножко себе в стакан, выпивала с ним за компанию, лохматила его седую шевелюру и по-своему утешала:

— Ну, что ты, Егорушка, скис? Всё же хорошо. И с сеном до дождей управились, и дров вон сколько напластали. А мёду, ты только подумай, сколь сверх плана сдали? Сам председатель приезжал, хвалил тебя. Значит, уважает, если приезжал. Обещал омшаник начать ремонтировать в осень, да, видно, не получится. Осенью народу всегда не хватает. Да ладно, ещё год перебьёмся.

— Ребят жалко, — хныкал Егор Иванович.

— Ну, уехали ребята, всё правильно. Отдохнули и домой. У них, небось, семьи. Живи они тут постоянно, это был бы уже не праздник, а будни. Ты бы первый с ними и начал лаяться.

— Та понимаю я всё, а вот как чего-то не хватает, — сипел он трагично и обшлагом рукава вытирал пьяные слезы, — в грудях, вот тут, печёт и саднит.

— Будет новое лето, и они опять приедут. Ещё наговоритесь.

— Правда, они приедут? — удивлялся он такой простой мысли, потом уверенно говорил: — Конечно, приедут. Они же меня любят, и я их люблю. Обязательно приедут.

Господи! Как же людям на этом свете мало надо. Надо только, чтобы их понимали и любили.

***

В повседневных заботах один месяц сменяет другой, отшумела метелями студёная зима, потом опять пришла грязнуля весна. Дни стали длиннее и согнали дремотное оцепенение. Природа пробудилась от зимней спячки. Ожила. Мало-помалу стала приводить в порядок раскисшие дороги, голые кусты, унылые поляны с пожухлой прошлогодней травой. Тепло делает своё дело.

Вот они первые подснежники, первая бархатная травка, зелёные листочки, а вот уже зацокал, засвистал соловушка. Незаметно подходит лето. Опять Егор Иванович ждёт дорогих гостей. Всё повторится. Опять вечерами на сеновале будут новые пёстрые рассказы, как лоскутики цветного одеяла.

Опять будет праздник для души. И ведь как исхитрился пасечник — у всех медовый месяц раз в жизни, а у него каждый год.

ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ

К декану технологического отделения аграрного университете Панову зашёл заместитель и, как у Николая Гоголя, сообщил ему «принеприятнейшее известие». Говорит:

— Михаил Семёнович, у нас «ЧП». Вы не поверите — Самарцев с кафедры информатики попал в вытрезвитель!

— Таких надо гнать из университета, — говорит декан.

— Согласен, только он нас опередил. Как человек чести, он подал заявление об увольнении. И что прикажите мне делать с его благородством? Середина семестра, кем я его сейчас заменю?

— Вообще-то, такой человек просто так в вытрезвителе не окажется. Вы с ним говорили? Как он мотивирует свой поступок?

— Да он ничего не объясняет. Вчера даже не был на лекциях, хорошо что сам договорился и его подменили. Что делать?

— Где он сейчас?

— Сидит у себя в лаборатории, ждёт решения по заявлению.

— Нет, тут надо посоветоваться с ректором. Всё-таки увольняется отличный преподаватель, кандидат наук, доцент, без пяти минут доктор наук, а такими кадрами грех разбрасываться.