Деревенская околица. Рассказы о деревне

Только вдруг его так скрутило, что вытянулся наш Петрович и отдал Богу душу. Бабка первым делом «отбила» телеграмму детям, а уж потом взялась за хлопоты. Наивные люди полагают, что человеку только при жизни трудно получить жильё и прописку. Ошибаетесь, господа хорошие. Даже если нет криминала, родственники набегаются. В той же больнице должны заглянуть покойному в душу, для этого делается вскрытие. Такой порядок.

Не так-то просто вычеркнуть человека из списка живущих, и прописать на кладбище. Но бабке повезло. Подалась она в сельсовет, там её выслушали, созвонились с милицией и лечащим врачом. Посоветовались с ними и, учитывая, что Петрович разменял восьмой десяток и последнее время прихварывал, — разрешили хоронить без вскрытия. Спасибо и на этом.

Понятно, съехались дети, как и положено, плакали и рвали на себе волосья. Собрались родственники, соседи, знакомые, даже пригласили из райцентра батюшку, что стало модно после перестройки. Всё прошло как у людей — повздыхали, поскорбели и тихо понесли его на кладбище. Несут. Впереди идёт батюшка, кадилом машет, молитвы читает, за ним в трауре родня, тут же Коля Быков и Гришка Ложкин — совесть-то небось, грызёт.

Идёт скорбная процессия, и только на мост через Песчанку, вдруг как налетит вихрем ветер, да как напахнёт тиной и рыбой, к тому же и камыш заволновался. А дальше вообще случилось такое, что вы не поверите — вдруг Петрович вздрогнул и… сел в гробу! Как спросонья оглядел процессию и спрашивает:

— Это что же вы, черти, вытворяете? Это куда же вы меня, сучье племя, поволокли? Вы что, совсем рехнулись?

Батюшка был молодой, и это был его первый случай, когда воскресают покойники, потому первым кинулся бежать, а за ним и вся процессия сыпанула по сторонам. И получилось так: половина скорбящих с одной стороны реки, вторая по другую, а посерёдке на мосту гроб, где наш Петрович выступает. Все стоят и трусятся, а тишина — жуткая. Коля Быков стал креститься и выкрикивать: «Чур меня!» Гроб бросили на мосту, да так неудачно, что Петрович чуть было не вывалился из тары.

Честное слово! Согласитесь, жуткое зрелище — мост, гроб, и встаёт покойник! Сам-то Петрович был фронтовик, всего в войну насмотрелся, а потому не испужался, сообразил, что к чему. Стоит в гробу, и как товарищ Ленин с броневика на митинге руками размахивает и убедительно кричит односельчанам:

— Чего спужались? Думаете, я привидение? Да не тряситесь вы. Не верите, что я живой? — А все молчат, только глаза пучат и пятятся. Тогда он обращается к Коле Быкову.— Ты, Колюня, мне крышу отказался перекрыть, помнишь? А я побывал на том свете и теперь-то уж знаю, как на вас с Гришкой найти управу. Не возрадуетесь! Такое сотворю — сами окочуритесь наперёд!

Как только про крышу сказал, тут все и ожили, поняли, что промашка вышла. Батюшка давай молитвы читать, говорит ему:

— Ты, раб божий, Петрович, из гроба не выходи, лучше там лежи, а мы тебя должны домой снести, только теперь головой вперёд, иначе быть беде. Второй раз уже не оклемаешься.

Понесли его домой. Вы только представьте такую картину — с кладбища несут домой в деревню покойника, только живого! А он сидит в гробу, и всё ругается матом, надо же что удумали! Чуть живого не закопали. Потом он притомился, опять прилёг в гробу и вытянулся. Гришка Ложкин шепчет Коле Быкову:

— Да, наделал делов наш Петрович. Уборка идёт, тут молотить надо, зерно осыпается, а полдеревни деда тетешкают, туда-сюда таскают. Ты погляди, может он там уже всерьёз крякнул, тогда давай повернём и сделаем вторую ходку на кладбище.

— Я тебе погляжу, сатана — опять стал сердиться Петрович, — я тебе устрою вторую ходку. Не дождётесь. Несите скорей, а то меня с непривычки уже укачало. Я же не моряк, воевал в пехоте.

Приносят его домой. А там всё по нашему православному обычаю в трауре: зеркала занавешены чёрным, говорят шёпотом. Соседи помогают жарить-парить, по тарелкам уже раскладывают кутью, лапшу с курятиной, блины. И вдруг… Мама родная! Заносят покойника назад в дом, да ещё головой вперёд. Что было! Слабонервные в обмороке валяются, крик, шум. Никто ничего не поймёт, только мелко крестятся и пятятся подале от гроба.

А Петрович враз живой рукой всё уладил — гроб на чердак, всех за столы, чтоб своё воскрешение отметить, заодно поминки справить. «Скорбящие» дружно попадали на лавки и за стаканы. Сидели до темна, гармошку принесли, и дело до песняка дошло. Даже плясали и пели частушки. Петрович с радости, что живой с кладбища вернулся, тоже распетушился и спел к случаю:

Эх, пить будем,
И гулять будем.
Когда смерть придёт —
Помирать будем…

Прохожие шарахались, крестились и меж собой удивлялись: «Ты смотри, что вытворяют! У людей горе, а они на поминках под гармошку матерные частушки поют и ещё пляшут?» Насчёт батюшки врать не будем, он обиделся и сразу же уехал, даже стопки не пригубил. Ему ещё перед своим начальством придётся оправдываться, почему после его молитвы покойники оживают?