Деревянная грамота

Вонифатий Калашников со своей страхолюдной ношей кинулся к калитке, Потапыч – за ним, а Авдотьица с Нечаем – за Потапычем. Тот, во дворе, никак не мог управиться с засовом. Наконец калитка распахнулась – и на улицу выбежала насмерть перепуганная девка лет шестнадцати, без шубки, без шапочки, в одном лишь лазоревом летнике и поверх него – распашнице, с непокрытой головой, в расшитой повязке. Она прижимала к груди немалый ларчик с девичьим добром. И как ни был бел снег под луной, а еще белее казались многоскладчатые кисейные рукава…

– Любушка моя! – воскликнул Калашников, роняя ношу и подхватывая девку на руки.

Она, обхватив его за шею, прижалась всем телом. Едва ли не до земли свесилась длинная русая коса-девятиплетка с богатым косником. Потапыч тут же подхватил развернувшуюся шубу и стал кутать девку с головы до ног. Авдотьица же, спешно прикрыв калитку, принялась ногами сгребать и набрасывать на нее снег, ведь заложить изнутри засовом она никак не могла. Нечай стал ей помогать…

– В сани, в сани скорее! В санях наласкаетесь! – подгонял Потапыч. – Егорка! Дуня! Будет вам! Притопчите – да и в сани!

– Никто не заметил, никто следом не шел? – беспокойно спрашивал Вонифатий. – Не бойся, Любушка! Если кто выбежит – уж мы его!

– Ах, нет! Не шли следом! – отвечала девка. – Где Дунюшка?

– Тут я, светик! – Авдотьица, подбежав вместе с Нечаем, откликавшимся теперь на имя Егорки, тоже стала кутать беглую девку вместе с ее ларчиком. – Слава Богу, теперь мы тебя не отпустим, Любушка! Ножки-то подогни! Там, в санях, для тебя все есть – и шапочка, и чеботки! Как поедем, как помчимся! Твои-то лишь к обеду спохватятся!

И рассмеялась.

Вонифатий, широко шагая, понес Любушку к саням, кучер на облучке привстал, и кучер этот тоже был Стеньке знаком – из калашниковских людей.

Сообразив, что это за разбой и грабеж, Стенька отделился от забора.

– Вонифатий Левонтьевич! Чем это ты тут тешишься?

Не решительный бой с девичьим вором был у Стеньки на уме. Убедившись, что люди – свои, знакомцы, не налетчики, он первым делом подумал про отступное. Ведь стоит сейчас заорать…

– А ты что тут делаешь, дядя? – спросил то ли Нечай, то ли Егорка.

– Оставь его, – велела Авдотьица. – Не до него!

– Нечай! Не признал, что ли? Помнишь, ты у Ивашки Шепоткина жил…

– Да признал! Так ты мне Москву и не показал! И в бани не сходили! – Нечай внезапно облапил Авдотьицу. – Гляди, какую дородную взял! Во всем Касимове, поди, такой не сыщешь! Гляди! Уж я ее в обиду не дам!

– Да ладно тебе, Егорушка, – неожиданно мягко произнесла бойкая девка, глядя парню в лицо снизу вверх.

– Ты, Степа, помалкивай, – строго сказал Потапыч. – Потом ко мне придешь, потолкуем. А напрасно ты с нами в Соликамск ехать не пожелал…

Стук палки по забору раздался вдруг совсем близко.

– Кто тут балует?! – заорал сторож. – Вот сейчас как кликну караул!

Стенька вовсе не собирался звать на помощь стрельцов, однако волнение было чересчур велико – Нечай и Авдотьица разом и молча ухватили его за грудки. Да и какие тут могли быть слова?

– Да я это! Земского приказа ярыга Аксентьев! – совсем было бойко и басовито, но на последнем слове пустив петуха, крикнул Стенька. – Неймется тебе? Так иди блинов поешь, иди выпей! На морозе, гляжу, совсем умишко отшибло!

– То-то… – прошептала Авдотьица. – Что, светы вы мои, по саням? На Москве свет клином не сошелся!

– И в Соликамске люди живут! – подхватил Нечай. – И в Соликамске попы венчают!..

Вонифатий со своей Любушкой уже полулежали в низких и глубоких санках, Потапыч подтыкал меховую полость. Нечай потащил Авдотьицу за руку, вторые санки двинулись им навстречу. Прямо на ходу парень боком повалился в них, Авдотьица же кинулась сверху, и, барахтаясь, они засмеялись.

– Я вас! – прикрикнул Потапыч и с молодой прытью вскочил в те же сани.

– Ги-и-ись! Ги-и-ись!!! – раздалось с первых саней, и, получив чувствительный удар кнутом, пошел крупной рысью молодой сильный возник.

За первыми санками понеслись и вторые. Стенька стоял столбом, глядя, как улетают в разудалую масленичную ночь Вонифатий с украденной невестой, детинушка Нечай да безмерно счастливая Авдотьица.

Однако надобно было и о себе позаботиться. Калашниковский-то приказчик сколько-то отвалит за молчание, однако спина – не казенная. А коли сейчас поднять тревогу, то можно будет и вывернуться. Поднять шум, начать ломиться в калитку! Мол, вынесли у вас – не понять что, на санях увезли, и мы, Земского приказа людишки, издали заметили, пока добежали – саней и след простыл…

Стенька кинулся к калитке, но услышал вдруг за спиной повелительное слово:

– Стой! Стой, кому сказано?!

Он и встал в пень! Вроде бы все, замешанные в похищении, укатили, так кто же тут еще балуется? Что за баба?…

– Повернись, орясина…

Он повернулся и увидел статную девку, ростом гораздо ниже беглой Авдотьицы, но и не маленькую, а в самый раз.

Девки бояться было стыдно.

– Да ну тебя! – рявкнул он, опять устремившись к калитке.

– Гляди ты, какой шустрый! Видал, куманек? – спросила девка кого-то незримого. – Нет уж, шуму подымать не дадим. Не дадим, куманек?