Деревянная грамота

Один лишь Семейка с сомнением покачал головой.

Он-то и оказался прав.

Данила стрелой долетел до калитки и выскочил на улицу.

Настасья стояла у саней, держась за оглоблю.

– Куманек? Тебя-то каким ветром сюда занесло?

– А тебя, кумушка?… – Данила, как ни пытался, не мог собрать рот, не мог избавить губы от счастливой улыбки.

– А я дармоеда своего, Томилу ищу. Мало того что всех нас подвел, Лучку сманил, так еще и на гусли наши покусился! Гусли, вишь, ему понадобились! Самим нужны!

– Он гусли стянул или Лучка?

– Может, и Лучку за ними спосылал. Но Томилу тоже на Неглинке видали. Доберусь я до него! Давно пора! А точно ли его у Трещалы нет?

– Точно нет! Не прячется! – подтвердил Данила. А что еще сказать девке – не знал.

– Ну, прости, куманек, – недосуг! – Настасья шагнула в санки. – Или прокатиться желаешь?

– Постой! – Данила ухватил ее за руку. – Дельце есть!

– Да когда ж ты меня без дельца-то, просто так в обнимку схватишь? Вечно тебе от меня чего-то надобно! То ему вызнай, другое растолкуй! – Настасья шутила, однако ж в этой шутке была некоторая обида, очень Данилиному сердцу приятная.

И рад бы он был доказать Настасье, сколь глубоко она ошибается, и никак в этот вечер не получалось – на сей раз между ними стояли загадочные шашни и плутни Авдотьицы…

– Помнишь, просил я тебя про Авдотьицу разведать?

– Просил – было такое. И я твоей милости доносила, что Авдотьица жива, здорова, в Хамовники бегать повадилась!

– Как это – в Хамовники бегать повадилась? Ты иначе сказала!

– А как я могла тебе иначе сказать? Мне Федосьица говорила, а той – Феклица… А чем тебе Хамовники не полюбились?… – Тут Настасья сообразила. – Погоди! Ты с Трещалой, что ли, подружился? А в Хамовниках – Акимка Одинец? С ума вы, конюхи, что ль, сбрели? Какое вам дело до их бойцовских свар?

– Так Авдотьица к Одинцу бегала?

Дело становилось все загадочнее.

– Ох, что-то я не то тебе сказала! – впервые, сколько Данила знал Настасью, она растерялась.

– Нет уж, кума! Ты все как надобно сказала! – Данила возвел глаза к небу, в голове все отчетливее обозначились взаимосвязи этого запутанного дела. – Трещала-то крест целовал, что грамоты у него нет, а Одинец-то отмолчался! Точно – у них с Соплей бесова грамота!

– Да Авдотьица-то при чем?

– Сам не пойму! Однако она, сдается, убийцу выгораживает! Того, по чьей милости парнишка в санях замерз! И не удивлюсь, коли и того, кто Перфишку Рудакова насмерть пришиб!

– Постой, куманек, постой! Ты что такое плетешь?

– А то и плету, кума! Теперь мне многое ясно сделалось! Завтра же утром иду к дьяку Башмакову! Пусть велит выемку у Одинца сделать! И тогда уж не мы – тогда Земский приказ все дела забросит, Авдотьицу ловить станет! И сперва пусть она расскажет, как дело было, а потом и Одинец с Соплей в грехах каются! Нужно будет – с пристрастием их допросят!

– Да погоди ты, не голоси! – Настасья, как стояла одной ногой в санях, потянулась закрыть куму рот ладонью, да не удержалась, и он сам же ее подхватил, невольно обнял покрепче.

– Ты мне Авдотьицу не выгораживай! Слыханное ли дело – чтобы девка с Неглинки два приказа за нос водила!

Настасья расхохоталась.

– Ох, кабы ты знал! – еле выговорила она. – Ох, кабы знал!..

– Да что это с тобой?

– Ох, не могу!.. Ох, Данилушка!.. Кабы ты только знал!..

– Да что мне знать-то надобно? Я и сам догадался – Авдотьица Одинца покрывает, и грамота у него!

– Какая грамота?

– Да деревянная же! Которую два приказа, тайных дел и Земский, с Тимофея-апостола по всей Москве ищут!

Настасья окаменела.

– Вот ты во что ее впутать хочешь? В розыск Приказа тайных дел?…

– Сама она во что не надо впуталась.

– Ну, куманек… Одно тебе скажу – не виновата Авдотьица.

– Покрываешь?

– Не веришь?

Только что обнимались они, а теперь уставились друг на друга с яростью, как если бы, разогревшись бранными словами, собрались на кулачки биться.

– Не верю, кума!

– А коли докажу?

– Говорить ты складно умеешь! Башмаков – и тот заслушался!

– А что тут говорить! Садись в сани – да и поехали!

– Куда?

– Увидишь!

* * *

Хмур и угрюм был земский ярыга Степан Аксентьев, выйдя с утра на торг.

Некая добрая душа донесла Деревнину, что видели-де Стеньку в неурочное время на льду, что схлопотал-де в ухо… Стенька клялся и божился, что это – наваждение и околесица, показывал с виду совсем целое и нетронутое ухо. Деревнин же, зная подчиненного, его словам веры не давал.

И потому Стенька решил немедля выслужиться. Добежать наконец до Ивашки Шепоткина, волком ему в глотку вцепиться, зубами выгрызть из него признание – куда подевались Перфилий Рудаков с Нечаем!

Но Масленица, словно обидевшись на Стеньку за такую злость, принялась встревать поперек.