Деревянная грамота

– Ну, что же – выкрал и выкрал. Сам пришел и повинился – так, Аким?

– Так, твоя милость! Коли сам пришел и грамоту принес, то и повинился! – воскликнул Тимофей.

Дьяк видел, что конюхи всеми силами выгораживают бойца. Догадался и о другом – Одинца удалось сюда привести, пообещав ему, что дьяк Башмаков справедливо в его деле разберется и никакой обиды чинить не будет. И оттого, что эти четверо, немало в тайной кремлевской жизни понимающие, пришли сейчас к нему, к дьяку, не с враньем, а с доверием, он неожиданно улыбнулся.

– Данила! Ты все знаешь – продолжай!

– И много лет назад досталась эта грамота одному бойцу, звали его Трещала. Он и сам бился и в стенке, и охотницким боем, а под старость стал других учить. И было у него два лучших ученика – внук, молодой Трещала, да Аким Одинец. И он думал – кому грамоту передать? Кого из выучеников самым достойным признать? Ведь многие на Москве из тех, кто кулачные бои любят, про нее знали, только громко о том не говорили. Кому отдашь – того и лучшим будут считать, за него и его стенку об заклад биться. А жил старый Трещала один, жена померла. Правильно говорю, а, Одинец?

– Пока еще не соврал, – буркнул, предчувствуя рассказ о воровстве, боец.

– Сколько живу – ни разу не слыхивал про деревянные грамоты, – не в силах все же побороть сомнения, молвил Башмаков.

– А ты у кулачных бойцов спроси! – не выдержал долгого смирения Одинец. – Молодые могут не знать, а постарше – те скажут: у кого деревянная грамота, тот по старинке кулачному бою учит, как завещано. К нему и нужно идти! Он и стенку так построит, чтобы стояла прочнее каменной, и в лад бить выучит, разом наступать, разом отступать, когда – челу, когда – крыльям. И в охотницком бою драться правильно научит, по-дедовски. К тому, у кого грамота, учиться шли и за ученье платили!

– Не галди! – одернул его Тимофей. – Не на льду, чай. В палатах!

Покои, отведенные под Приказ тайных дел, были невелики, а горенка, где Башмаков принимал наедине нужных людей, и вовсе мала, стол со стулом, да аналой перед образами, да лавка под окошком, да печь – ничего более, однако Тимофей, бывавший во всяких хоромах, именно за скромные размеры особенно уважал это помещение. И своим уважительным отношением как бы говорил: в обширных-то покоях суета одна, а тут, где ничего лишнего, дело делается!

– Дальше кто говорить будет? – спросил дьяк. – Ты, Аким? Или Данила?

– Он пусть сказывает, – буркнул Одинец. – Я ему все растолковал. У него складнее выйдет.

– И жил при том Трещале правнук, от старшей дочери, Маркушка, – продолжал Данила. – Сама дочь где-то в Измайлове, что ли, замужем, а парнишка при деде жил, за ним присматривал. Вот деду совсем плохо стало, помирать собрался, и мучился до последнего – кому грамоту передать? И родному внуку хотелось, и понимал, что Одинца лучше воспитал, а внук пьет без меры!

Это Данила выпалил уже от души, вспомнив, как ходил Трещала по двору меж стенок с головой, полотенцем обмотанной, и маялся.

– А вы, я гляжу, подружились, – заметил Башмаков. – Крепко ты за Акима-то вступаешься!

Это еще не было упреком, но Данила опомнился. Обвинения в потворстве похитителю мертвого тела он не желал.

– А они оба, и Трещала, и Одинец, деда навещали. И Трещала сговорился с соседкой – как дед будет помирать, чтобы за ним послали. И на Тимофея-апостола…

– Днем ранее, – поправил Озорной.

– …или днем ранее деду совсем худо стало. Мучился, мучился, причастили его, исповедали, а как стемнело – он, видать, и решился. Дал Маркушке грамоту и велел наутро снести к Одинцу.

– Ты за печкой, что ли, там стоял? – строго спросил Башмаков.

– Не стоял, а по тому сужу, что парнишка был одет-обут, не впопыхах, босиком и без шапки, выскочил. Старый Трещала решил, видать, что коли он после исповеди и причастия чист душой, так чтобы уж до конца быть праведным и справедливым! А парнишка той деревянной грамоте цену знал. И тут же ему, видать, совсем худо стало. Соседки забегали парнишке, Маркушке, помочь, они же попа позвали, они же знали, когда поп после исповеди и причастия ушел – так, Семейка?

– Ушел, когда смеркаться стало, выходит, тогда старик был жив, – подтвердил Семейка. – Коли судить по тому, что парнишка выбежал одетый, он испугался дедовой немощи и собирался соседок звать.

– А тут как раз молодой Трещала навстречу! – убежденно объявил Данила. – И что между ними вышло – не знаю, твоя милость, врать не стану, а только парнишка от него убежал и грамоту унес. То ли проболтался, что грамота Одинцу завещана, то ли Трещала сам догадался – Бог весть. И тот Трещала побежал за парнишкой, и бежали они до торговых рядов, а там стояли распряженные сани. И Маркушка забрался в одни сани и укрылся рогожей. А Трещала стал его искать, и всполошил сторожей, и начался шум. Парнишка вылезать, видно, побоялся, сидел там, ждал, пока все стихнет, да и заснул. И замерз. А грамота при нем была. Утром их нашли…