Деревянная грамота

Вроде сделалась чуть ниже ростом, вроде плечи вперед подала, спину чуть округлила, голову самую малость опустила, руки перед собой словно в воздухе подвесила. И пошла вперевалочку, а потом и с прискоком – ну, чистая плясовая медведица!

– Я медвежат люблю, – сказала она, когда парень перестал хохотать. – Двух- или трехмесячные – они как детишки. Топают на задних лапах, словно человеческие младенцы, что ходить учатся. На колени к тебе лезут, лапами обнимают! Наверно, правду говорят, будто медведь раньше человеком был.

Но не медведи пришли на ум Даниле. Он вспомнил, как Настасья тихонько напевала, играя с крестником Феденькой.

Ему рано еще было заводить семью. Просто и все кругом говорили, и сам он был убежден, что жениться надобно, как Ваню женили, – смолоду, чтобы не избегаться. И дед Акишев обещал непременно позаботиться… Но сейчас, на протяжении долгого мига, Данила был женат, был отцом, был в своем будущем доме, где, все дела переделав, сидит на лавке нарядная жена и тешит веселого младенца. Разумеется, это сидела присмиревшая, счастливая Настасья… ее он видел и – никого другого…

Но до того стремительно все у них шло в последних встречах, что невозможное померещилось совсем близко.

И то же самое происходило с Настасьей. Она подошла вплотную, подняла глаза, подставила лунному свету лицо.

– Девятнадцать-то тебе есть, куманек?

– Давно уж, – соврал Данила.

– Постой!..

Кто-то спешил к ним, снег под сапогами поскрипывал. Настасья, оттолкнув Данилу, заступила путь – да и пропустила того человека, и пошел он хотя и быстро, однако выписывая ногами кренделя, и принялся стучать в калитку.

– К Марьице, что ли, пожаловал? Вот ведь незадача – стой тут да карауль сучьего сына!..

Еще несколько человек они пропустили и посторонились, когда трое саней подряд пронеслись мимо и умчались туда, где виднелась недостроенная Троицкая церковь – на устрашение всем, кто вздумает что-то затеять без патриаршего благословения, как затеял закладывать новые приделы здешний церковный староста.

Время шло, становилось-таки холодно. Веселье стихало.

– Мерзнешь ты тут из-за меня. Ступай греться, я и сам Томилы дождусь.

– Нет уж, вместе дождемся. Давай лучше в сани сядем, там полость меховая, укутаемся. Носит же его!..

Данила, представив, как устроится в санях в обнимку с Настасьей, первым поспешил туда, залез и тогда лишь обернулся. Настасья стояла, повернув голову. И тут же послышался далекий скрип шагов.

– Сиди, не вылезай! – потребовала она и накинула полость так, чтобы укрыть парня с головой.

Шаги делались все слышнее – и точно, это оказался Томила, тащивший за собой санки с грузом.

– Ну, здравствуй, свет мой ясный, на множество лет! – приветствовала его Настасья.

От такой неожиданности он окаменел.

– Явился? Не заблудился? Приехал с пареными грошами по реке Алтын?!

– Да ну тебя! – отмахнулся Томила. – Завтра поговорим, сейчас спешу очень!

– Спешишь? А завтра тебя с собаками по всей Москве искать? Ты куда, выблядок, гусли девал?!

– Отдам я тебе гусли, завтра же отдам! Нет их у меня с собой! Не видишь, что ли?

– А где ж они?

– А у Лучки спроси!

– Лучка их для тебя брал!

– Брал – да и обратно взял!

– Да что ты врешь! Говори, куда гусли подевал!

– Да целы те гусли, целы, ничего им не сделалось!

Данила понял, о чем речь, и чуть было не вылез с возмущением из-под волчьей шкуры. Сам же он, своими руками, разбил искомые гусли о Томилину дурную голову…

– А коли целы – вот у меня сани, едем, ты мне их сразу же и отдашь!

– Людей из-за такой дряни будить?!

– Раньше про людей думать нужно было!

Очевидно, Томиле пришла в голову хитрость.

– Уговорила, Настасья. Я вот только санки завезу куда обещал – и поедем по гусли.

– Что в санках-то за товар?

– А накры. Я для Лучки новые смастерил, потом он в них на льду бил, а сегодня они мне для дела понадобились, а на льду другой человек бил, Ерш из Некрасовой ватаги…

– Так что же, Лучка – на Неглинке?

– Он тут у девки гуляет.

– У которой девки?

– Почем я знаю! Я уговорился у Марьицы Мясковой те накры оставить. Пусти, Настасья, я живо обернусь…

– Стой!

Оба разом оглянулись – в санях вырос человек и стряхнул с себя меховую полость, а затем выпрыгнул на снег.

– Данила! – воскликнула Настасья.

– Давай их сюда, свои накры, – потребовал Данила, в два шага оказавшись у маленьких санок.

– Сыскался! Блядин сын! – приветствовал его Томила. – Сам пожаловал! Ну, не обессудь! За все с тобой посчитаюсь!

– Это он про гусли, – негромко объяснил Настасье Данила. – Гусли-то я ему об башку расколотил…

– Вконец изолгался! – крикнула Настасья. – Вот только сунься к нему!

– Тебя не спросился! – глумливо отвечал Томила. – Давай, подходи! Сподобишься моего кулака!

– Тебе надобно – сам подходи! – потребовал Данила, встав так, как стоял перед дракой с Соплей Богдаш, и точно так же с силой встряхнув руки. Кулаки сжались сами собой, но в запястьях было непривычное ощущение – словно бы кровь быстрее побежала.