1. Христианский дух в святой римско-католической вере, проявленный в освободительных действиях.
2. Божье слово, провозглашенное в Евангелии, – национальное и социальное право народов.
3. Церковь – страж божьего слова.
Как мы видим, это очень поучительный текст. Кто хочет, может прочесть его полностью (он совсем короткий) в сборнике политических произведений Мицкевича под редакцией М. Берсано Беже, Турин, 1965, с. 359–360.
Мицкевич вновь привел нас к Павлу и к выражению «старшие братья». Благодаря контексту Послания к Римлянам это словосочетание служит намеком на подчинение евреев христианам. Невольное воспроизведение этой традиции в словах тех, кто, подобно папе Войтыле, стремился в тот момент нарушить ее, придает оговорке трагическое измерение.
Что до обвинения Свидеркоски, будто я – один из «поборников старья, прежних обид и подозрений, которые мешают воспринимать приходящее „новое“», то я предпочту обойти его молчанием: мне не нравится, как оно звучит. Скажу только, что я поделился не подозрением, а интерпретацией. Я все еще жду, что она будет опровергнута. Что касается «нового», то многие из нас будут ему только рады.
10
Наши и их слова
Размышления о ремесле историка сегодня[616]
C’est que la chimie avait le grand avantage de s’adresser à des réalités incapables, par nature, de se nommer elles-mêmes.
В своих методологических размышлениях, опубликованных посмертно под названием «Апология истории, или Ремесло историка», Марк Блок заметил: «…к великому отчаянию историков, у людей не заведено всякий раз, как они меняют обычаи, менять словарь»[618].
Итогом этого расхождения стала семантическая двусмысленность. Взять, например, фундаментальное для нашего интеллектуального и эмоционального словаря понятие – «свобода», чьи разнообразные значения долгое время находились в центре научных интересов Блока. Пристальный взгляд на их особенности способен пролить свет на иронически подчеркнутую реплику Блока об «отчаянии» историков из-за разрыва между устойчивостью слов и их меняющимся значением. Блок упомянул об «историках», думая о себе, однако его личные воззрения имеют более далекое и сложное происхождение.
«История» (от греческого «historía») – это еще один термин нашего словаря, который при переводе на разные языки вот уже двадцать два века обозначается одним и тем же словом, меняющим, впрочем, свой смысл[619]. Он использовался физиками, анатомами, ботаниками и любителями древности как в значении «описание», так и в значении «исследование». Затем «история» стала относиться почти исключительно к сфере человеческого действия, при том что следы прежнего употребления еще можно обнаружить в словосочетаниях вроде «клиническая история пациента». Это семантическое сужение стало побочным следствием поворота, который в символическом смысле можно идентифицировать со знаменитым фрагментом из «Пробирных дел мастера» Галилея:
Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана. Написана же она на языке математики, и знаки ее – треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова…[620]
Галилей, несмотря на его тесные связи с учеными, преданными нематематическому подходу к изучению природы, заявил, что язык природы есть – или обязан быть – языком математики[621]. Напротив, язык истории был и всегда оставался, со времен Геродота и позже, языком человеческим, языком повседневной жизни, даже если он и поддерживался данными статистики и диаграммами[622]. Однако значительное число свидетельств, на которых основывались историки, также созданы на языке повседневной жизни.