Читаем Деревянные глаза. Десять статей о дистанции полностью

В «Тимее» (22a–23b) Платон описывает, как египетский жрец, выслушав рассказ (μυθολογεῖν) Солона о потопе, Девкалионе и Пирре и их потомках (καὶ τοὺς ἐξ αὐτῶν γενεαλογεῖν), иронично заметил, что греческие «родословные» «почти ничем не отличаются от детских сказок (παίδων <…> μύθων)»[210]. Уподобление мифа родословной продолжится вплоть до Боккаччо, который соберет изложения античных мифов в труде под заглавием «Genealogia deorum gentilium». Аристотель, согласно которому («Поэтика», 1455b) автор трагедии должен вписать имена персонажей лишь после того, как построит сюжет, как кажется, предлагает совсем иное решение[211]. Одновременно оно противоречит другому пассажу из «Поэтики» (1453а), в котором Аристотель отмечает, что трагедии ныне повсеместно «держатся в кругу немногочисленных родов»[212] и имен. «Скажу вот я: „Эдип“– и сразу прочее / Известно всем, – пишет Афиней, приводя слова комедиографа Антифана, – мать – Иокаста, Лай – отец, / И что он сделал сам, и что с ним сделалось, / И кто его два сына, и две дочери. / Скажи лишь: „Алкмеон“, и сразу названы / И мать его убитая в безумии, / И дети все»[213]. Имена, самые настоящие микроповествования[214], суммировали мифы, предоставляя в распоряжение принимавшей их группы мощный инструмент идентификации, исключавший чужаков: функция, одновременно присущая и не мифическим генеалогиям.

Взятое отдельно имя, «не истинное и не ложное», которому Аристотель уподобил взятый отдельно глагол, – это ядро мифа[215]. «Она дочь Миноса, она дочь Пасифаи» – единственный стих, который парнасский снобизм Блока (друга рассказчика из «Поисков утраченного времени») пощадил во всех творениях Расина, ибо он имел достоинство быть «совершенно бессмысленным». Между тем именно этот стих «Федры» наиболее насыщен мифологическим содержанием[216]. Миф – это по определению уже рассказанное, уже опознанное повествование.

3

Репрезентация

Слово, идея, вещь

1. В гуманитарных науках часто и давно говорят о «репрезентации»: своим успехом слово во многом обязано присущей ему двусмысленности. С одной стороны, «репрезентация» замещает репрезентированную реальность и, следовательно, напоминает об отсутствии; с другой, делает эту реальность видимой и, соответственно, указывает на присутствие. Впрочем, члены оппозиции легко можно поменять местами: в первом случае репрезентация присутствует, пусть и в виде замещающего объекта; во втором она в итоге, напротив, апеллирует к отсутствующей реальности, которую намерена представить[217]. Я не буду задерживаться на этой скучной игре отражений. Мне достаточно было указать на то, чтó именно недавним критикам позитивизма, скептикам-постмодернистам и приверженцам метафизики отсутствия удавалось порой обнаружить в термине «репрезентация»[218].

Колебание между замещением и миметическим напоминанием, утверждает Роже Шартье, уже отмечалось Фюретьером в его статье «Représentation» во «Всеобщем словаре» (1690). Здесь упоминались как восковые, деревянные или кожаные манекены, помещавшиеся на королевский катафалк при погребении французских и английских монархов, так и пустые погребальные носилки, покрытые траурной тканью, которые в более древние времена «репрезентировали» покойного суверена. Стремление к мимесису свойственно лишь первому случаю, однако и здесь и там использовался термин «репрезентация». Это и станет нашей отправной точкой.


6. Королевский манекен. Лондон, Вестминстерское аббатство


2. Самое ранее свидетельство о пустом катафалке на королевских похоронах восходит к 1291 году: тогда, как сообщает один из документов, хранящихся в архивах Барселоны, населявшие арагонский город Дарока сарацины стали громить евреев, которые выставили гроб in represеntationem («в качестве репрезентации») только что скончавшегося короля Альфонса III[219]. Использование манекена на похоронах монархов, напротив, относится к куда более позднему времени: в Англии – к 1327 году (смерть Эдуарда II), во Франции – к 1422-му (смерть Карла VI)[220]. До нас дошли лишь очень немногие из этих манекенов – предметов хрупких и эфемерных по своему предназначению, – к тому же почти всегда в сильно отреставрированном виде (ил. 6)[221].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сталин. Битва за хлеб
Сталин. Битва за хлеб

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.* * *Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

Елена Анатольевна Прудникова

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука