Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

В более широкой – межкультурной – перспективе мы можем лучше оценить специфические особенности решений, приходивших людям в голову как в Риме Антонинов, так и в Англии и Франции XV–XVI веков. По крайней мере в последнем случае мы знаем, что эффигия короля делалась «с натуры»; но и в Риме изображение должно было придерживаться того, что называлось «фикцией верховной власти post mortem»[235]. Известный пассаж из «Римской истории» Диона Кассия описывает «облаченную в торжественные одеяния» восковую статую императора Пертинакса, умершего в 193 году: перед ней «юный раб отгонял мух веером из павлиньих перьев, как будто государь заснул»[236]. Геродиан еще более подробно рассказывает о церемониях, последовавших за смертью Септимия Севера: в течение семи дней восковое изображение императора, покоившееся на просторном ложе из слоновой кости с золотистым покрывалом, посещали врачи, которые говорили, что больной чувствует себя «все хуже и хуже»[237]. Эти описания чрезвычайно напоминают то, что происходило во Франции в 1547 году, после смерти Франциска I. Одиннадцать дней продолжались трапезы, сначала возле трупа, потом возле эффигии короля: перед ним ели и пили и «подносили чаши для омовения к престолу Государя, как если бы он был жив и сидел на нем»[238]. Гизи замечает, что текст Геродиана имел хождение во Франции уже около 1480 года и что самые древние французские свидетельства об обычае погребальной трапезы восходят к концу XV века. Однако, как мы видели, он исключает, что аналогии с римской Античностью предполагают сознательную имитацию[239]. Аргументы Гизи порой оставляют много сомнений: я, например, не думаю, что тот факт, что погребальные трапезы в честь Франциска I начинались возле трупа, сам по себе является достаточным доказательством отсутствия какой бы то ни было связи между римскими и французскими обычаями[240]. Впрочем, в этой сфере, несомненно, были возможны независимые изобретения – даже в обществах, более разделенных в пространстве, чем были удалены друг от друга во времени Рим Септимия Севера и Франция Франциска I. Из рассказа Франсиско Писарро, завоевателя Перу, подтвержденного в этой части и другими свидетельствами, мы узнаем, что инки в особенно торжественных случаях выставляли тщательно сохранявшиеся мумии своих царей, чтобы чествовать их угощениями и тостами[241]. Можно попытаться объяснить это поразительное сходство, хотя бы гипотетически. В Перу царский дворец Куско, скот и рабы оставались в собственности покойных государей; управление всем этим хозяйством передавалось некоей группе, куда входили их наследники мужского пола, но не входил царь: он не наследовал от своего предшественника ничего материального[242]. Мертвые цари, в принципе, сохраняли власть: отсюда взаимоотношения с их мумиями, выражавшиеся у инков в ритуальных трапезах. Во Франции фиктивная, но легальная власть мертвого монарха также длилась ограниченный срок, который Гизи называет «церемониальным междуцарствием», то есть период, непосредственно предшествующий коронации нового суверена[243]. Иными словами, в совершенно разнородных контекстах сходные проблемы приводили к сходным результатам.

Все это поможет нам переформулировать проблему, которая неоднократно поднималась в связи с королевскими похоронами во Франции XVI века. Выбор между «имитацией римских образцов или независимым изобретением» – это лишь часть исследовательского сюжета. Как настойчиво подчеркивали Марк Блок и Клод Леви-Стросс по другому поводу, контакт (если таковой имел место, что в нашем случае не очевидно) не объясняет преемственности[244].

4. Так почему же в Риме или где бы то ни было еще после смерти государя изготовлялось его изображение? Флоранс Дюпон ответила на этот вопрос, оттолкнувшись от обычая делать восковые маски предков (imagines), распространенного в аристократических римских семьях. Imago считалось эквивалентом скелета, поскольку и то и другое воспринималось как часть одного целого, как тело[245]. Уместно вспомнить, что Марсель Мосс, анализируя понятие о личности, уже отметил очень близкую связь, существовавшую в Риме между imago и cognomen, наиболее личной составляющей в системе трех имен[246]. Тем не менее маски предков не были исключительной привилегией аристократических родов[247]. Бикерман цитирует восходящий к 133–136 годам закон, где коллегия (или сообщество) из Ланувия оставляла за собой право произвести funus imaginarium, «погребение образа», в том случае, если злой хозяин откажется выдать тело раба, состоявшего в коллегии[248].