Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

Хвала Симона основана на целой мозаике отрывков из книги Исаии, заимствованных из песен о «страждущем рабе» или «рабе Божьем» («’ebed Yahweh») (Ис 52: 10, 49: 6, 42: 6, 46: 13). Младенец Иисус, обозначенный в Евангелиях с помощью понятия «παιδίον», по умолчанию уподобляется «рабу Божьему» Исаии (сегодня известному как Второ-Исаия), который в Септуагинте почти всегда именуется «παῖς» – «раб», но, кроме того, и «мальчик». К подобному уподоблению, возможно, подталкивал мессианский оттенок, приданный в Септуагинте отрывку Ис 53: 2 благодаря переводу еврейского термина «joneq», «грудной», как «παιδίον», «младенец» – слово, которое могло вызвать ассоциацию с пророчеством Ис 9: 6 («Ибо младенец родился нам, Сын дан нам…»). Аналогичным образом понятие «ῥίζα», «корень», появившееся затем в Ис 53: 2[298], вероятно, напоминало о другом предсказании Исаии – Ис 11: 1 («И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня сего»)[299]. В свете этой гипотетической цепочки цитат (Ис 53: 2, 9: 6, 11: 1) младенец, происходивший, истинно или предположительно, от Давида, мог быть идентифицирован с истолкованным в мессианском ключе образом «раба Божьего» и сопоставлен с «агнцем» (Ис 53: 7), который «понес на Себе грех многих» (Ис 53: 12). Как и в случае Ис 7: 14, цепочка восходила к искаженному переводу, опиравшемуся на мессианское прочтение этого места, – которое, возможно, было связано со строгой герменевтикой, основанной на сопоставлении схожих отрывков[300]. Трудно избавиться от ощущения, что предпосылки евангельских повествований были заложены в среде эллинистического иудаизма Александрии, в которой возникла Септуагинта – сначала перевод Торы, а затем исторических книг и книг пророков (перевод книги Исаии датируется периодом с 170 по 150 год до н. э.)[301].

В Мф 12: 15–21 уподобление Христа «рабу Божьему» подано напрямую, со ссылкой на стихи Ис 42: 1–4, процитированные по этому случаю по одному из переводов, отличных от Септуагинты:

Фарисеи же вышедши имели совещание против Него, как бы погубить Его. Но Иисус узнав удалился оттуда. И последовало за ним множество народа, и Он исцелил их всех и запретил им объявлять о Нем, да сбудется реченное чрез пророка Исаию, который говорит:

СЕ, РАБ МОЙ (Ecco, il mio servo), Которого

Я избрал,

Возлюбленный Мой, Которому благоволит

душа Моя;

Положу дух Мой на Него,

И возвестит народам суд;

Не воспрекословит, ни возопиет,

И никто не услышит на улицах гóлоса Его;

Трости надломленной не переломит

И льна курящегося не угасит,

Доколе не доставит суду победы;

И на имя Его будут уповать народы[302].

Матфей вновь усматривает в событии, о котором он рассказывает, исполнение пророчества[303]. Говоря о событии абстрактном, а не сверхъестественном, как непорочное зачатие Христа Марией, было бы поспешно, конечно же, заключать, что пророчество породило соответствующий элемент повествования. Отсылка к Ис 42: 1–4 могла быть чисто декоративной. Однако применительно к описанию страстей Христовых эту гипотезу можно смело исключить. Иисуса оскорбляют, плюют в него и бьют (Мк 10: 34, Мф 26: 67, 27: 26) по схеме из плача «раба Божьего» (Ис 50: 6):

Я предал хребет Мой биющим

И ланиты Мои поражающим;

Лица Моего не закрывал

От поруганий и оплевания.

Параллели подобного типа многочисленны. Порой связь с Второ-Исаией не столь прямолинейна, но при этом более глубока, как в случае со сценой появления Иисуса в претории (Ин 19: 5):

Тогда вышел Иисус в терновом венце

и в багрянице. И сказал им Пилат:

СЕ, ЧЕЛОВЕК (Ecco l’Uomo).

Христианская традиция (Деян 8: 6 и далее, 3: 13) сразу же заметила, что возвышенная идея осмеянного и униженного мессианского царя подразумевает описание «страждущего раба» в Ис 53: 2–8: