Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

Такой подход невозможно принять, потому что две эти версии противоречат друг другу. Согласно первой версии, древнейшие обитатели американского континента происходили из Азии; согласно второй, они происходили из подземного мира духов. Возможно ли, чтобы оба этих утверждения были одинаково истинны? Если я говорю, что Земля плоская, а ты говоришь, что она шарообразная, можем ли мы быть одинаково правы? <…> В ответ на такого рода аргументацию приверженцы постмодернизма любят говорить, что оба утверждения могут быть истинны, поскольку оба они истинны по отношению к определенной перспективе, и невозможно вообще говорить об истине иначе как в связи с определенной перспективой. Так, согласно перспективе, принятой у племени зуни, первые жители американского континента происходили из подземного мира; согласно же западной научной перспективе, первые обитатели Америки были выходцами из Азии. Поскольку оба утверждения истинны в рамках той или иной перспективы, истинными являются оба[515].

Сразу скажу, что разделяю критическое отношение Сокала и Богосяна к скептическим выводам последователей постмодернизма. Но то, как Богосян передает саму позицию постмодернистов, кажется мне слишком большим упрощением. Аргументация, связывающая воедино истину и перспективу, заслуживает более серьезного анализа как в плане метафорического компонента, так и в плане своей истории – а история эта, конечно же, начинается весьма задолго до постмодернизма[516]. Я остановлюсь на трех ключевых эпизодах: первый из них относится к поздней Античности, два последующих – к Новому времени.

I

В последние десятилетия отношения между историей, памятью и забвением обсуждаются гораздо интенсивнее, чем прежде. К этому подталкивают разные факторы, на которые указывалось с разных сторон: и неумолимо приближающийся физический уход последнего поколения свидетелей, видевших истребление евреев в Европе своими глазами; и проявление новых и старых национализмов в Африке, в Азии и в Европе; и растущая неудовлетворенность сухим научным подходом к истории – и так далее. Все это неоспоримо, и уже одно это оправдывает попытки вписать память в такую картину истории, которая была бы менее безличной, чем это было принято в недавнем прошлом. Но память и историография не обязательно сходятся. В этой статье я хотел бы подчеркнуть как раз противоположную сторону дела: несводимость памяти к истории.

В своей книге «Захор» Йосеф Ерушалми проанализировал следующий двойной парадокс:

Хотя иудаизм на протяжении веков был поглощен вопросом о смысле истории, историография как таковая играла для евреев роль в лучшем случае вспомогательную, а зачастую не играла вообще никакой роли. И, соответственно, хотя память о прошлом всегда являлась центральным компонентом еврейского опыта, историк, однако же, никогда не выступал главным хранителем этой памяти[517].

Евреи вступили в жизнеопределяющую связь с прошлым, с одной стороны, через пророков, которые занимались тем, что выявляли смысл истории; с другой же стороны, как пишет Ерушалми, – через коллективную память, закрепленную в обрядах. Обряды эти передавали участникам