De gustibus est disputandum. Даже тот, кто убежден в несравнимости произведений искусства, окажется постоянно вовлечен в споры, где произведения искусства – причем произведения высочайшего уровня, то есть тем более несравнимые – сравниваются между собой и оцениваются в сопоставлении друг с другом. Подобные дискуссии возникают вновь и вновь, с характеристической необходимостью. Возражение, которое против них выдвигается, состоит в том, что эти споры якобы основаны на купеческом подходе к искусству, когда ценность товара можно измерить в общедоступных единицах. На самом же деле это возражение несет по большей части другой смысл: состоит он в том, что солидные буржуа, для которых никакое искусство не будет в достаточной мере иррациональным, хотели бы держать произведения искусства вдали от любых соображений об истине и от стремления к познанию истины. Но импульс, который необходимо ведет к подобным дискуссиям, содержится уже в самих произведениях. Они не сравнимы друг с другом, это правда, – но они стремятся уничтожить друг друга. Неслучайно древние закрепили пантеон примиримого за богами и за идеями, тогда как произведения искусства были обречены древними на вечный агон друг с другом, где одно произведение является смертельным врагом другого. <…> Ибо если идея прекрасного предстает подразделенной и рассеянной по разным произведениям, каждое из этих произведений понимает идею прекрасного как безусловно реальную; каждое из произведений претендует на полное обладание красотой в своей единственности; никакое произведение не может допустить эту подразделенность прекрасного, не отрицая себя самое. Единая, подлинная, лишенная всякой кажимости, свободная от подобной индивидуации, красота являет себя не в синтезе всех произведений, не в единстве всех искусств и всего искусства, но – материально и конкретно – в закате самого искусства. К этому закату стремится всякое произведение искусства, поскольку оно хотело бы смерти всех других произведений. Если мы скажем, что во всяком искусстве содержится стремление к своему собственному концу, мы выразим другими словами ту же самую мысль. Это влечение к самоуничтожению является самым глубоким устремлением всех произведений искусства. Именно оно и вызывает снова и снова к жизни эстетические диатрибы, по видимости столь бесцельные…[509]