Деревянный самовар

– Валерий Евсеевич, – решился на вопрос Чекунов. – А не могло так быть, что Власова убили те, над кем он издевался в свое время в лагере?

– Уголовников он не трогал, Виктор Алексеевич, а политики… Если бы по горячке, если бы в первые дни после освобождения… Десять лет прошло, как последний политик из лагерей вышел. Да и уехали они все, далеко отсюда уехали.

– Да-а, – вяло согласился Чекунов.

– Витя, – вдруг очень серьезно сказал Смирнов. – Мне с Валерием Евсеевичем один на один пошептаться надо. Только прошу тебя, не обижайся, а?

– Чего уж тут обижаться, – страшно обидевшись, Чекунов направился к двери. – Я вас на крыльце подожду.

– Хорошего парня оскорбил до невозможности, – констатировал Коммерция.

– А он – хороший парень?

– Хороший, – подтвердил Коммерция. – А главное – еще не замазанный.

– Стоп, – сказал Смирнов. – На этом остановимся. Ничего не знаю, ничего у меня нет, но явственно чую: дело воняет, Коммерция. Пока воняет одним: заботливо подкидываются детальки, из которых легко складывается нехитрая головоломка, версия. Здесь – вертухай, месть за зверство, бежавший из лагеря уголовник, которого вертухай заложил на суде, месть за предательство.

– Александр, ты здесь в командировке?

– Да нет, я в гости на съемки фильма к Роману приехал.

– Погостил самую малость и езжай домой, в Москву, – посоветовал Коммерция.

– Нет уж! – разозлился Смирнов. – Или докручу до конца или резьбу сорву, к чертовой бабушке. Мужик я или не мужик?

– Ты – сыскарь, – поправил его Коммерция. – На всю жизнь. Сыскарем и помрешь.

– Тема смерти в нашем разговоре фигурировать не будет.

– А как же смерть вертухая? – Коммерция восхитился своей находке: – Какое название для романа! У Олдингтона «Смерть героя», а у нас «Смерть вертухая»!

– Кончай словоблудить, а то и меня заразишь, – попросил Смирнов. – Расскажи, за что здесь можно уцепиться. По-серьезному.

– Подполье здесь, – сказал Коммерция.

– Удивил. А где его нет?

– Суровое подполье, Александр, суровее не видел за свою жизнь. Миллионы, а может, и миллиарды.

– Допустим. Концы прощупываются?

– Чего нет, того нет.

– И ты, при всей своей неуемной любознательности, ни хрена не узнал? Я – Станиславский, Коммерция, я кричу: «Не верю!»

– Верь, не верь, но верхи теряются в непроглядной тьме. Низы, естественно, не спрячешь, но они так изолированы от связей, что ни к чему не подойдешь.

– Как бы они не были изолированы, дорогой ты мой, но без веревочек низы просто так существовать не могут. Ведь ты же держишься за какую-нибудь из веревочек, Коммерция. Я же тебя знаю.

– К сожалению, не держусь, Александр. По-моему, только-только нащупал…

9

Чекунов грустно сидел на перильце крылечка. Ожидал, как и обещал.

– Что новенького, лейтенант? – бодро поинтересовался Смирнов.

– Босой тунеядец куда-то ушел, – издевательски поделился новостями Чекунов.

– И, правда, ушел! – удивился Смирнов и обнял Чекунова за плечи. – Не обижайся на меня, Витя, а то мне одному будет тоскливо, скучно и невесело. Не обижаешься, да? Все тип-топ?

Умел, умел обращаться с молодежью умный подполковник. Чекунов медленно и удовлетворенно улыбнулся, спросил:

– Что дальше делать будем, Александр Иванович?

– Заводи агрегат и поехали.

– Куда?

– А куда глаза глядят.

– Куда глядят ваши глаза, Александр Иванович?

– Где местные свои лодки паркуют?

– Заводь отсюда в двух километрах. Там у них целый порт. Только зачем туда ехать? Я вчера там был, все лодки на местах, – опять слегка обиделся Чекунов.

– Да не проверять тебя я там буду! – малость разозлился Смирнов. – Просто посмотреть. Имею я право удовлетворить свое любопытство?!

– Имеете, – согласился Чекунов, с улыбкой глазея на разошедшегося Смирнова.

Изголодавшимися единицами начал подтягиваться к «Чайной» кое-какой народец, народец на редкость разнообразный. Поднимаясь по ступеням, каждый достойно здоровался с Чекуновым и Смирновым.

– Здравствуйте. Здравствуйте. Здравствуйте.

Смирнову это, отвечать на приветствие, сильно надоело и он предложил:

– Пошли к мотоциклетке.

Пошли. И вдруг Смирнов в раздражении хлопнул себя ладонью по лбу так, что еле успел подхватить слетевшую от удара каскетку:

– Вот ведь кретин! Одну вещь у Коммерции забыл спросить! Хоть возвращайся.

– Пути не будет, – мрачно предсказал Чекунов. А что за вещь?

– Да ты – нездешний, вряд ли знаешь. Откуда эта мода – мертвяка штырем протыкать?

– А вот как раз знаю! – восторжествовал Чекунов. – Мне Григорий Александрович рассказал. В сороковые – пятидесятые таким образом законники расправлялись с теми, кто совершил, с их точки зрения, самые мерзкие и подлые преступления против общества. Против их, конечно, общества.

– Ишь ты какие штуки выдумывают на местах! – удивился Смирнов. – Я об этом впервые слышу, а вроде не первый год замужем.

Смирнов уже влезал в коляску, когда его окликнули переливчатым голосом:

– Александр Иванович, родное мое! Какими извилистыми судьбами? Что, выслали вас из Москвы как тунеядца – такого не может быть, но вы здесь, и я не верю и верю своим глазам, на которые навертываются слезы умиления.