Деревянный самовар

– Вроде: «Стой, Ратничкин!»

– Вроде или «Стой, Ратничкин!»?

– Стой, Ратничкин, – упавшим голосом повторил Жабко.

– Все с тобой ясно, Роберт, – решил Смирнов и встал из-за стола. Глянув на него снизу, Жабко в панике поинтересовался:

– А что со мной ясно?

– Я же сказал – все, – Смирнов демонстративно потянулся и зевнул.

– Иди домой, Роберт, – посоветовала Матильда.

– А что ясно, а что ясно? – уже на ходу, как бы рассуждая сам с собой, бормотал Жабко, покорно идя к выходу. Ушел.

– Хорошо, когда у тебя никого нет! – оглядывая пустой зал, выразил удовлетворение Смирнов.

– Вы их нарочно дразните и пугаете, да? – спросила вдруг Матильда.

Смирнов подошел к стройке, серьезно посмотрел на нее и убежденно сказал:

– Ты – умная, Тилли.

Она не услышала комплимент, она предвидела будущее:

– Они захотят вас убить.

– Вот тут-то я их и накрою, Тилли!

– Они жестокие и хитрые!

– На кое-что хитрое есть кое-что с винтом! – весело откликнулся Смирнов.

– Ничего не поняла! – честно призналась Матильда.

– Похабная поговорка это! – признался Смирнов. – Только похабные слова заменены.

Вот только когда прорезалась чистопородная немка. Матильда непримиримо раздула ноздри и сказала возмущенно-короткое:

– Фуй! – не понимая, дурочка, что немецкий звук неприятия в данном случае воспринимался собеседником несколько по-иному. Смирнов захохотал. Матильда обиделась и сообщила холодно: – В подсобке вас Валерий Евсеевич ждет.

– Так что же ты молчала? – азартно закричал Смирнов.

– Вы Жабко пытали, – невинно объяснила чертовка-немка. Пойди пойми – выпытывал он что-то у Жабко или просто пытал. Она торжествующе смотрела на него. Но Смирнов-то знал, как с ней бороться и побеждать: открыв крышку стойки и проходя в подсобку мимо Матильды, он молниеносно поцеловал ее в щеку.

* * *

И столик, накрытый большой салфеткой, в подсобке был, и два выкрашенных белой эмалевой краской табурета, и пол подметен, и мешки с коробками разложены в полном порядке, и не воняло ничем.

Не здороваясь, Валерий Евсеевич Межаков, когда-то, в блатном миру, Коммерция, видимо, после длительных размышлений задал риторический вопрос:

– Вот заезжаю я сюда, Александр, когда дежурит, к примеру, Любка, и перед глазами полный бардак. Все разбросано, все рассыпано, дым валит, потому что котлеты горят, вонища – топор вешай. Заезжаю я, когда Матильда дежурит, не как сейчас, не по вызову, неожиданно заезжаю: чистота, порядок, полная санитария и гигиена. Неужто русского человека к чистоте и порядку нельзя приучить?

– Ну, а у тебя, в твоей столовой, как дела в подсобке обстоят?

– Теперь порядок, как в операционной. Перед Матильдой стыдно.

– Вот и выходит, что русского человека к порядку и чистоте приучить очень даже можно. Если постараться, конечно. И даже к честности. Вот тебя, Коммерция, приучили к честности?

– Приучили, – обреченно согласился Валерий Евсеевич. – Ты из меня сейчас жилы тянуть будешь, Александр?

– По необходимости. Самую малость.

– Тогда поскорей. Чтобы до темноты до дому добраться.

– Коммерция, как на духу, как перед Богом, как на очной ставке – откровенно и с достоинством: ты действительно завязал?

– Век свободы не видать. В лагере еще по полному закону.

– Значит, просто так к тебе не ходят, – слегка огорчился Смирнов. – Ну, а в леспромхозе из моих клиентов-законников никого нет?

– Есть, Александр, есть. Да и ты его должен знать. Правда, он сейчас при отсутствии блатарей под ссученного косит, на лесоповале вкалывает, деньги на дорогу и московское первое обустройство зарабатывает. Не хочет с ходу нырять по пути.

– Ты мне кликуху давай, психолог!

– Ящик.

– Витенька! – умилился Смирнов. – Клиент с младых его ногтей! Что-то давно о нем ничего не слыхал.

– Он, Александр, старался в Москве не работать. Да и жанр поменял: сначала в маршрутники подался, а потом на гостиничные гастроли вышел.

– И больше блатных, кроме Каина на пристани, в леспромхозе никого?

– Никого, Александр. Шелупонь: тунеядцы, проститутки, административно высланные.

– Сегодня, как стемнеет, я должен повидать Витеньку, Евсеевич.

– Ну, а я-то здесь причем?

– Припусти, припусти хвостик, Коммерция, и не забывай, с кем разговариваешь. Ты на чем сюда приехал?

– На грузовом «Москвиче» – пикапе. Водку привез.

– Транспорт, следовательно, у тебя имеется. Сейчас у нас который час?

– Без четверти четыре, – глянув на часы, доложил Межаков.

– Будем считать, что пятнадцать сорок пять, – уточнил Смирнов. – Так вот, к нолю часов и нолю минут ты на своем пикапчике доставишь Витю Ященкова по кличке Ящик к перекрестку вашей дороги и трассы. Если меня еще не будет, пусть там в кустиках справа, если от города, подождет. А ты можешь ехать домой.

– А вдруг Ящик взбрыкнет, заартачится? – Коммерция уже сдался.

– Скажешь ему, что он может пожалеть, если не выполнит моей просьбы.

– Чем же вы его можете достать, когда он по всем законам на свободе?

– Я о тебе лучше думал, Коммерция. Ты что, тупой? Ты же сам мне козырного туза сдал. Будет брыкаться – мне раз плюнуть по лагерям парашу пустить, что он ссучился и втыкает на лесоповале, как бетушный.