Деревянный самовар

– Чеховским методом? – поинтересовался Торопов.

– Смирновским, – поправил его Смирнов и посоветовал Казаряну: – Ты сейчас ужинать будешь, возьми его с собой. Может, поклюет по малости…

– А выпить? – перебил Олег.

– По началу не более сотки, – продолжал инструктировать Смирнов: – Чтобы не сразу свалился, а потом с интервалами в полчаса – минут сорок по пятьдесят граммов. Как лекарство. После сотки пусть попоет, на гитаре поиграет…

– А я не хочу, – опять перебил Торопов.

– Тогда и водки не получишь, – перебил дискуссию Смирнов. – Вставай и одевайся. Сможешь?

Торопов лежал под одеялом абсолютно голый. Когда одеяло скинул, сам удивился:

– Сначала ты, Санек, здесь был. Потом комсомольские бляди набежали. Затем одна эта блондинка, Вероника, осталась. Отлично помню: я одетый был. Вот когда выпили еще, тут уж полная форточка. Я ее трахнул… или не трахнул? – глядя на свои голые колени, он горестно и громко вопросил: – Я тебя трахнул, Вероника?!

– Пытался, но не смог, – за Веронику ответил Казарян.

– Откуда знаешь? – подозрительно поинтересовался Олег.

– По собственному опыту, – признался Казарян.

– Девушка, наверное, обиделась, – огорчился Олег. Смирнову сильно все это надоело, и он с бестактной милицейской прямотой потребовал ответа:

– Так ты хочешь водки или нет?

– Все в порядке, шеф, – успокоил Смирнова сам обеспокоенный тем, что водки могут и не дать, голый менестрель. И лихорадочно натягивая майку, трусы, носки, рубашку, штаны, продолжал успокаивать: – Все в порядке шеф, все по делу.

Одевался он ловко и споро, только когда стал шнуровать башмаки, в склоненной вниз голове что-то произошло с вестибулярным аппаратом и его стало валить в сторону и на пол. Казарян подхватил его, усадил на кровать и сам зашнуровал эти проклятые ботинки.

– Я – король Людовик Четырнадцатый! – радостно объявил Олег.

– Ты – говно собачье, – слегка поправил его Казарян и, ухватившись за ворот джинсовой рубашки, поставил на ноги.

– А Людовик Четырнадцатый по сути и был говном собачьим, – умело отпарировал хамский выпад менестрель, вскинул гитару, как ружье, на плечо, объявил: – Я готов.

* * *

В казаряновском люксе уже все было готово к традиционному суарэ. Стол, достойно накрытый Жанной – тарелками, вилками, ножами, без консервных банок, нарезанного ломтями на газете сала, нечищенной жареной на костре рыбы. Все по блюдам, все по салатницам, все, как в лучших домах. Даже цветная водичка в двух больших стеклянных кувшинах – самодельный, из запасов варенья для чая, морс. Ну, и, естественно, три первых откупоренных пол-литра.

Уселись. Сидевший рядом с Тороповым Смирнов тихо поинтересовался:

– Первые сто – разом? Или растягивать будешь?

– Разом, – без колебаний решил Олег.

Смирнов налил ему самолично, спец был по дозировкам. Остальные были на самообслуживании. Ни с того, ни с сего, вдруг, со стаканом в руках поднялась испуганная до смерти своей решимостью дурында – героиня Наташка:

– Я, наверное, еще не имею права называть вас всех своими друзьями, но так хочется сказать: друзья. Друзья! Это всего вторая моя роль в кино, а в длительной экспедиции я вообще в первый раз. И только здесь почувствовала, что такое кинематографическое братство. Я хочу стать полноправным членом этого братства и долго-долго состоять в нем. Примите меня в свое братство, друзья!

– Это значит, что если мы выпьем, то ты будешь принятой в наше братство? – хитро ввинтил вдруг Сеня Саморуков. – Ушлая ты девка, Наташка! Ведь не выпить – никак нельзя! Принимаем в братство! То есть выпиваем.

Все дружно выпили и зааплодировали Наташе. Смирнов формально отхлебнул и ждал, что произойдет с Олегом после сотки. Тот сидел тихо, ощущал и прослеживал происходившие в нем процессы. Наконец, в нем все стало как надо, и он взялся за гитару. Запел нелюбимое Смирновым бойко разливанное блатное.

– Рома, можно тебя на пару слов? – попросил сидящего напротив Казаряна Смирнов. Тот кивнул и поднялся.

В люксе, в спальне, как известно, две кровати. На одну сел Казарян, на другую Смирнов, который, попрыгав задницей на кроватных пружинах, сообщил:

– У тебя станок мягче.

– По делу говори, – хмуро распорядился Роман, уверенно ожидая подлянки.

– Ты мне можешь понадобиться как мент, Рома.

– Я необходим на съемочной площадке как режиссер.

– Мне надо было предупредить тебя, на всякий случай. Если произойдет нечто из ряда вон…

– «Придется отстреливаться, – перебив, начал цитировать „Двенадцать стульев“ Казарян. – Я вам дам парабеллум. „Не надо“, – твердо ответил Кислярский». Не надо, Саня.

– Во-первых, свой парабеллум я тебе не дам. А во-вторых, спорить бесполезно. Я тебе завтра такое покажу и расскажу – ахнешь.

– Вечер испортил, старый хрен, – огорчился Казарян и поднялся. – Пойдем, от огорченья выпить хочется.

– Я у тебя здесь в спаленке часок-другой соньку подавлю. Не возражаешь? В отличие от тебя у меня еще ночная смена. А у меня в номере лейтенант отдыхает.

– Спи, – разрешил Казарян и удалился, тихо и плотно прикрыв дверь.

Смирнов снял кроссовки, куртку, взбил подушку мячиком – любил, чтобы голова высоко, прилег и сразу же исчез в ином мире.