Деревня Левыкино и ее обитатели

Для себя Михаил Ильич никогда не жил. Дом его не отличался от других деревенских хат ни внешне, ни внутренним содержанием. Много лет он работал во Мценске, в том числе и заместителем председателя РИК(а), но квартиры себе там, как у нас говорили, не объегорил. Одежда на нем была простая и ничем его не выделяла среди простых людей. Я помню, как однажды мы летом возвращались в деревню из поездки в Синельниково, где мы с Мамой гостили у ее сестры Марии Ильиничны. Рано утром наш поезд остановился на станции города Мценска. Нам еще предстояло ехать один перегон до станции Бастыево.

И вдруг в наш вагон вошел мужичок в белом, длинном до пят брезентовом плаще. Мама оживилась, узнав в нем своего брата. Она назвала его Мишей. Я первый раз услышал от нее такое обращение к суровому своему брату. А потом мы вместе шли со станции Бастыево в деревню, и я вновь слушал их разговор. Он называл Маму Таней, а она его – Мишей. Мне кажется, что с этого момента я впервые почувствовал в дяде Мише родного человека. Было это в 1938 году, когда Михаил Ильич вернулся со своих районных руководящих постов в деревню и был избран там председателем колхоза «Красный путь».

До этого Михаил Ильич активно участвовал в проведении в жизнь политики партии и правительства и на волостном, и на уездном, и губернском уровнях. Колебаний при этом никогда не обнаруживал и в уклонах не участвовал. Граматешки, правда, у него было маловато. Окончил он всего-то два класса приходской школы. Но общественный интерес сумел понять. Наверное, в этом ему помогла долгая служба на флоте, общение с людьми, обретение идеала флотской солидарности в лице Петра Петровича Шмидта и, наконец, принадлежность к партии большевиков. Он честно принял ее кредо, поверил в ее идеи и призывы – те, которые звали народ к счастливой жизни. Он не сомневался в том, что эта жизнь придет к людям. А ошибки совершал вместе с партией.

В конце 20-х – начале 30-х годов Михаил Ильич был уполномоченным от районного руководства по проведению жесткой политики в деревне, объявленной решительной борьбой с классово чуждыми элементами. По его заключению соседи, односельчане, а иногда и близкие и дальние родственники попадали под это страшное определение. С его участием «чуждые элементы» лишались права голоса, облагались твердым заданием, привлекались к суду. Я уже рассказывал, как Дядя однажды ночью пришел и в наш дом, к родной сестре с обыском. Я помню эту ночь. А потом началась коллективизация и раскулачивание. Михаил Ильич входил в комиссию по раскулачиванию в деревнях на территории Кренинского сельсовета. В деревнях, объединенных в колхоз «Красный путь», было раскулачено четыре семьи. В нашей деревне Левыкино под эту жесткую репрессию попали три семьи, в том числе и мой дядя по линии Отца – Левыкин Федот Иванович. Как это было, я уже рассказал. Кулацким было определено и хозяйство нашего соседа – Павла Семеновича Левыкина. Третьим с участием моего Дяди в нашей деревне раскулачили богатого хозяина Левыкина Алексея Яковлевича.

А в своей деревне Ушаково Михаил Ильич раскулачил хозяйство своего двоюродного брата Константина Васильевича Ушакова. Тот к этому времени успел построить хороший дом на земле, выделенной ему после семейного раздела в хозяйстве моего деда, и заложить большой фруктовый сад. Дом после раскулачивания был разобран, а молодой сад заглох, даже не выросший до плодоношения.

До сих пор не могу представить себе, чтобы Михаил Ильич не видел и не понимал тогда неоправданной жестокости и несправедливости принимаемых решений. А если видел, то почему их принимал? Теперь об этом уже не спросишь. Ясно одно – дело заключалось не только в нем. Была объявлена линия, и ее надо было выполнять. И было, наверное, в деревне и другое восприятие объявленной линии, объединившее бедноту надеждой за счет богатого соседа удовлетворить свой сермяжный крестьянский интерес, поджиться. Да и сам-то Михаил Ильич тогда, можно сказать, состоял в этой обделенной достатком социальной среде. Возможно, и он в этом же смысле понимал необходимость раскулачивания.