Деревня Левыкино и ее обитатели

Песня затихла, а мои соседи были не в силах аплодировать. Они застыли в неожиданном оцепенении. На их глазах появились слезы. Они ждали новых родных звуков. А со сцены уже неслось «У ворот гусли вдарили», «Из-под дуба», «Во кузнице». А потом – песни про ямщика, замерзающего «в степи глухой», и «Вечерний звон». И вдруг студенты запели редко исполняемую у нас песню, написанную в свое время Чайковским специально для хора Московского университета:

«Улетал соловушка далеко,

На чужую дальнюю сторонку».

Мои соседи беззвучно рыдали. Я им сочувствовал своими слезами. Оба они провожали меня после концерта в отель «Бристоль». Шли и молчали. Наконец Николай Николаевич сказал, что теперь он непременно отложит свои дела и поедет в Россию искать затерявшуюся там свою родную сестру. Не знаю, удалось ли ему выполнить свое намерение. На следующий день мы уехали из Мостара в Дубровник. А еще через день туда, к нам в Дубровник, неожиданно приехал Александр Николаевич. Он прожил с нами в кемпинге два очень дождливых дня. А в нашей компании тогда оказалась еще одна неприкаянная русская душа – сын кубанского, тоже врангелевского, казака родом из-под Армавира Константин Софронов. В сущности, он уже не был русским казаком. Родился он в Македонии в 1926 году. Мать его была македонкой, да и сам он по облику был македонцем.

Мы встретили его на улице. Он, что называется, клюнул на нашу громкую русскую речь. Очень быстро познакомились. Мы узнали, что Костя Софронов отдыхает здесь, в Дубровнике, в пансионате, что живет он в Скопле, работает на местной электростанции сменным инженером, что дети его уже взрослые люди, заканчивают учебу и совсем не знают русского языка. А сам Костя по-русски говорил пополам с сербско-македонским. Он рассказал нам, что отец его давно умер и завещал ему вернуться в Россию, потому что «Родина мила, какая бы ни была». Костя ждал момента, когда это удалось бы ему сделать. Он из-за этого не оформлял своего гражданства и жил в Югославии с временным видом на жительство. Но это нисколько не помешало ему вступить в Югославскую народно-освободительную армию и воевать против фашистов за свободную социалистическую родину. Он как ребенок ходил за нами все оставшиеся дни. Появлялся он в нашем кемпинге, когда утром мы еще спали, и уходил от нас, когда мы засыпали поздно вечером.

В день нашего отъезда из Дубровника всю ночь и с утра лил сплошным потоком дождь. Костя носил наши чемоданы к автобусам. И когда мы наконец распрощались, он сказал, что теперь пойдет в порт, куда сегодня приходит последний в этом году советский туристический теплоход «Тарас Шевченко». Мы подарили ему кучу наших деревянных игрушек-поделок. Он радовался им как ребенок. Автобус тронулся, а Костя и плакал, и махал нам руками, пока мы не скрылись в дождливом тумане.

В 1988 году мне пришлось побывать в Скопле. Я просил моих коллег поискать моего знакомого Константина Софроно-ва. Оказалось, что его уже не было в живых. Мне осталось неизвестным, нашел ли он при жизни свою родную тетку, сестру своего отца на Кубани, и удалось ли ему выпонить наказ отца: «Родина мила, какая бы ни была».

* * *

Я описал мои встречи с изгнанниками-соотечественниками почти тридцатилетней давности потому, что помню, как тогда в Югославии в уютном курортном городе Мостаре я вспомнил о своих ушаковских родственниках, жизнь которых глубоко и жестоко перепахала наша революционная история. В 1916 году мой дядя Иван Ильич Ушаков закончил, как и мой случайный собеседник в югославском Мостаре Александр Николаевич Нефедов, Сергиевское артиллерийское училище в Одессе. В это время в ходе Первой мировой войны после Брусиловского прорыва в войну на стороне Антанты вступила Румыния, и таким образом открылся новый Румынский фронт. Россия теперь оказалась обязанной защищать своего нового и очень слабого союзника. Иван Ильич был направлен на этот фронт.

Мне в годы войны, особенно в 1942 и 1943 годах, на фронте приходилось противостоять румынским формированиям, входившим в состав немецко-фашистских войск. А в 1944 году я даже дошел до Румынии. И это тогда дало мне повод вспомнить о своем Дяде. Здесь, в Румынии, он был ранен и эвакуирован на излечение в Самару. Там его застали и первая, и вторая революции 1917 года.

В 1918 году в Самаре произошли события, которые определили дальнейший путь офицера-фронтовика. Он стал на сторону контрреволюции. Когда я спросил его, почему он, крестьянский сын, сделал такой выбор, Ильич ответил, что другого выбора для него уже не было. Для революционеров он был золотопогонником, врагом. После Самарского контрреволюционного мятежа он оказался в армии Колчака.

А вот младший брат Ивана Ильича, тоже мой дядя, Федор Ильич, окончив мценскую гимназию, добровольно поступил в городе Орле в Школу красных офицеров, окончил ее первым выпуском в 1918 году и был направлен на колчаковский фронт. В 1919 году в должности начальника штаба дивизии Красной Армии он погиб где-то под Оренбургом.