Деревня Пушканы

— Ты слишком не воображай. Я пыталась. Отбивалась, когда студент Дижвавар накинулся на меня. Пожаловалась в суд. А его там правым признали, меня же — виноватой. Будто сама ему навязалась. Он еще на меня в суд за оскорбление чести подал.

— Моня, ты! — Анна вскочила и в растерянности замолчала.

Да что тут скажешь?

Но тут же девушкам показалось, что за ближним кустом будто скользнула тень.

— Моня… там кто-то ходит…

— Где?

— Вон за тем кустом.

Девушки на носках приблизились к кусту. Раздвинув листву, показался парень и, согнувшись, направился к чаще.

— Эй! Кто такой?

Парень присел, словно его хватил удар, остановился. Повернул к девушкам лицо. И тут Анна чуть не вскрикнула от удивления. Перед ней был один из трех юношей, которых она приметила в воскресенье в церкви. Это он о чем-то разговаривал с двумя остальными, когда она забралась на телегу и заснула на солнышке. Тот самый смуглый парень.

— Чего тебе тут надо? К нам подкрадываешься? — спросила Моника.

— Я не подкрадываюсь. Я… пробираюсь с той стороны.

— Скрываешься?

— Скрываюсь. За мной гонятся.

— Кто же?

— Ну те самые, с ружьями которые. — Парень огляделся. — Волдис Озол и другие.

— Ты… из лесных братьев? — уже совсем тихо спросила Моника.

— Не твое это дело.

— А это ты напрасно. Мы тебе можем помочь.

— Вы?

— Да, мы… Аня, ты останься тут и задержи их, если припрутся. Нагороди им что-нибудь и задержи! А ты, — обратилась она к незнакомцу, — скинь пиджак, сними шапку! И возьми мою корзинку! Пошли! Только побыстрей!

Анна развязала соскользнувшую косынку и принялась вытряхивать ее. Почему-то перестали слушаться пальцы. Оказалось, что она больше не в состоянии сложить собственную косынку.

В чаще со стороны Даугавы затрещала ветка. Раз, другой. Да, это они: Волдис Озол и незнакомый Анне худощавый человек с узким лицом и лохматыми усами. Волдис Озол в зеленой шапке, на отворотах пиджака — блестящие дубовые листья, другой — в темной фуражке. Оба при ружьях.

— Эй, ты! — крикнул худощавый.

— Что такое? — Анна ухватилась за корзину.

— Что делаешь тут?

— Ягоды собираю.

— И еще что?

— Больше ничего.

— Так, так… — протянул худощавый. И вдруг оглушительно завопил: — Врешь! Бандитка ты!

— Постой, постой! — вмешался Волдис Озол. — Аня моя соседка, Анну я знаю. Поговорим разумно! Анна, — торжественно начал он, — смотри мне прямо в глаза и отвечай без уверток: ты не видела тут чужого человека?

— Нет… — Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— А кто это там на тропе, вон, в направлении бочажины? — Худощавый взял ружье наперевес.

— Вон те? Так это же дочка нашего Тонслава со своим… — она хотела сказать «отцом», но в последний миг осеклась и закончила: — …братом.

— Тонслава?

— Ну пушкановского Тонслава. Живут через двор от нас… Моника Тонслав недавно из Курземе вернулась.

— А кроме них никого не видела? — не унимался усач.

— Нет.

— Куда же это он провалился, черт подери? Еще уйдет, лягушонок паршивый!

Волдис Озол с наглой назойливостью потянулся заглянуть за вырез Анниной блузки:

— Ты где ночью спишь? В клети?

— А тебе-то что?

— Ну, где тебя можно встретить?

— Нигде. — Недавнюю Аннину робость как рукой сняло. — В клети я не сплю и с нахальными парнями не вожусь.

— Вот как!

— Да, так!

С корзинкой ягод на руке она уверенно и степенно ступила на пушкановскую тропу. За теми двумя вслед, что уже скрылись в сосновых зарослях.

4

После обеда по дороге на Прейли зазвучала гармошка. Густо вздохнула мехами и замолкла, снова вздохнула и снова замолкла, словно ее невзначай коснулась неумелая рука. Но уже чуть погодя звонко залилась, и ее поддержали мужские голоса.

Бабы в поле и на дворах приостановили работу. Освободив от косынки уши, кто склонив голову, а кто высоко задрав ее — гадали, кто же это поет. И пахавшие стерню мужики осадили лошадей и уставились в сторону большака.

— То ли наши, то ли не наши? — рассуждали женщины. — Может, чужие. Кто теперь только не шатается тут.

Когда первая, незнакомая в пурвиенской стороне песня заглохла и на пушкановской дороге зазвучала всем знакомая песня, раздался общий радостный возглас: «Наши!» — и люди кинулись навстречу пришельцам.

— С заработков! Скитальцы наши! — задержавшаяся Урзула Сперкай выбежала со двора. Приподняв длинную, надставленную внизу рубаху, которая в теплую погоду заменяла ей и блузку, и юбку, Урзула со всех ног неслась по дороге. — Пресвятая дева, богородица! — кричала Урзула. — Заждались мы вас! Скитальцы вы наши!

Пришельцы в самом деле были с Пушкановского острова — парни и мужики, которые ранней весной, как только снег на лугах потемнел, посерел, ушли на заработки. Взвалили на плечо мешки с одежкой, лопатой и инструментом и, покачиваясь, как журавли на болоте, отправились в дальний путь.