Деревня Пушканы

Но тот, кому везло, возвращался домой победителем: покупал себе сшитый в городе пиджак и сорочку с отложным воротником, фуражку с высокой тульей, а то и сапоги. Это была его доля. Домашним счастливчик приносил набитый гостинцами мешок и кое-что в кармане. Оставив рабочий инструмент на железнодорожной станции или в местечке у знакомого еврейского торговца, счастливые добытчики под звуки гармошки шли через всю волость. Смотрите, мол, и завидуйте! Вот мы, добытчики, благодетели, кормильцы… Удачников выбегали встречать раскрасневшиеся от волнения сестры и невесты, останавливали деревенские ребятишки, обнимали матери и отцы. Короче говоря, возвращение счастливых добытчиков было в деревне большим событием, чем приезд епископа.

Обычно пушкановцы поджидали своих родственников у распятия. Так повелось издавна.

Как всегда, ребятишки побежали вперед, за поворот дороги, но вскоре примчались обратно, чтобы сообщить, кто из вернувшихся веселее всех поет, у кого гармошка и как кто одет.

— У Андрея Лидумниека на груди брошь — огромная бабочка! — Ребятам это показалось самым важным… — Шевелится, как живая!

У распятия песни замолкли. Старший сын Тонслава Казимир первым снял шапку и поздоровался:

— Здорово живете!

— Здорово, здорово! — ответили хором встречающие. И кинулись обнимать родных.

— Здорово, отец, здорово, мать! Здорово, брат!

— Радость-то какая! — чуть не плакала Гаспариха, красными, потрескавшимися руками обнимая плечи сына. — Радость-то какая! Петерис, сынок, опять ты дома…

Гаспариха, как любая мать, провела немало беспокойных дней и ночей в думах о сыне. Как он там, на чужбине? Ведь сын у них главный кормилец, он же и будущий хозяин дома.

— Радость-то какая, радость-то какая! — повторяла она, целуя сына.

— Пусти же, мать, пусти! — Рослый парень высвободился из объятий матери. — Чего ревешь? Пропал бы куда или без руки или ноги вернулся, тогда слезами заливалась бы. А я здоров как бык! Дай же хоть мешок с гостинцами снять.

Упоминание о гостинцах остановило слезы матери. Раз Петерис о гостинцах заговорил, стало быть, хорошо заработал.

Петерис наконец мог поздороваться и с остальными. С Анной. С отцами соседей. Затем подошел к Монике, стоявшей позади остальных. Невеста Петериса, сложив руки под передником и слегка склонив голову, смущенно смотрела на жениха сквозь ресницы.

— Здорово, Моника!

— Здорово, Петерис! — Девушка словно нехотя подняла голову.

— Как жила все это время?

— Слава богу, хорошо. А ты как жил?

— Слава богу, хорошо.

Поздоровались более чем скупо. Они на самом деле хотели бы сказать друг другу совсем другое. Но сейчас вокруг были люди, сейчас полагалось сдерживаться. Разговаривать о главном они могли только глазами.

У Анны в груди как-то заныло. Чуть-чуть, словно слегка натянутая жилка. Глянь-ка: брат называется! Почти ни слова ей, а сразу к чужой девице. И Анне расхотелось здесь оставаться. Будто у нее по дому работы не хватает.

Спустя полчаса в избу вернулась и мать с Петерисом. Анна отступила от плиты, подошла к окну. Улица была полна народу. Носились дети, перекликались взрослые.

— Стало быть, отец в Даугавпилсе? — повернулся Петерис к матери. — Жаль, право. Я отцу дорогой табак привез. Только большие господа такой курят. В Лиепае около корабля купил. Жаль, право, жаль, что отца нет.

— Уехал батюшка, уехал. — Мать завозилась с мешком сына. Еще по дороге она выхватила у Петериса мешок, перевязанный крест-накрест, и никак не могла дождаться минуты, когда его развяжет.

— Стало быть, без отца гостинцы раздавать придется. Кто знает, когда он вернется. — Петерис сам принялся распутывать узлы.

Отцу он привез бутылку спирта, пачку табака в желтой блестящей обертке и вязаную фуфайку. Матери Петерис подал полушелковый платок и цветастую кофту. Сунув себе за пазуху небольшой сверток в мягкой бумаге, Петерис подозвал Анну. Ей досталась белая шелковая косынка с бахромой, красная лента для волос и книга.

— Ты все у других книги клянчишь, — улыбнулся брат, вертя в руке небольшой томик. — Ну так я в Риге на толкучке купил тебе. Один образованный соблазнил… Бледный, худой как жердь, молодой, а с длинными, по плечи, волосами; читал на базаре вслух людям. И так складно, я аж прослезился. Стихотворения Пушкина. Пушкин у русских самый первый сочинитель.

— Опять какую-нибудь ерунду притащил, — заворчала Гаспариха. — А эта еще дурней станет, чем была. Еще неизвестно, что об этой книге отец скажет.

— Пускай что хочет говорит! Хорошая книга повредить не может.

И Петерис с подчеркнутой торжественностью вручил подарок Анне.

— На, береги…

— Сколько же денег ты, милый Петерис, привез? — Гостинцы уже розданы, пора спрашивать о самом главном.

— Две тысячи пятьсот.

— Сколько? — Мать повернулась ухом к сыну.

— Две тысячи пятьсот.

— О господи! — вздохнула она.

— Что такое? Что значит — о господи? — вскинул сын густые брови.