Деррида

И когда я зову тебя: любовь моя, любовь моя, тебя ли я зову или свою любовь? Ты, моя любовь, тебя ли я так называю, к тебе ли обращаюсь? Я не знаю, насколько хорошо сформулирован вопрос, и он меня пугает. Но я твердо уверен, что ответ, если я его когда-нибудь получу, придет ко мне от тебя. Только ты, моя любовь, только ты узнаешь об этом[767].

2 июня Деррида попалась на глаза знаменитая почтовая открытка с изображением Сократа и Платона, которой будет посвящена будущая книга. Фрагмент гадальной книги XIII века: это изображение парадоксальным образом адресовано ему напрямую, как будто для того, чтобы он мог возобновить свои постоянные размышления об отношениях речи и письма:

Ты видела эту открытку, картинку на ней? Я наткнулся на нее совершенно случайно вчера в Бодлейне (это знаменитая оксфордскал библиотека), я расскажу тебе. Я застыл как вкопанный, это было похоже на галлюцинацию (с ума они что ли посходили? Да они просто перепутали имена!) и в то же время на какое-то просто апокалиптическое откровение: пишущий Сократ, пишущий под диктовку Платона, мне кажется, глубоко в душе я всегда это знал, это было похоже на негатив фотографии, проявляющейся в течение 25 веков, внутри меня, разумеется. Достаточно написать об этом на ярком свету. Итак, проявитель – вот он, но мне пока недостает ключа к расшифровке этой картинки, и так это, скорее всего, и останется. Сократ тот, кто пишет, – сидящий, склоненный, исправный писец или переписчик, этакий секретарь Платона. Он перед Платоном, нет, Платон позади него, ростом поменьше (почему меньше?), но он изображен стоя. С указующим перстом, он как будто направляет, указывает путь, отдает приказ либо диктует, властно, величественно. Он почти зол – ты не находишь? – и хочет быть злым. Я купил этих открыток целую пачку[768].

Размышления об этих образах продолжаются во множестве писем, затем переписка на время приостанавливается после возвращения Деррида из Англии и июня.

Хотя Деррида чувствует себя лучше, он пока еще не совсем вернулся в форму. Освободившись от своих обязанностей на улице Ульм, он пишет для журнала Macula большой текст в форме диалога о башмаках Ван Гога в описании Мартина Хайдеггера и Мейера Шапиро. Эта работа очень его утомила, о чем он пишет Саре Кофман: «Ей нет конца и края, и я не знаю, что о ней подумают. Я чувствую себя уставшим и немного подавленным из-за всего того, что нужно сделать этим летом, курса для Йеля в особенности». Сара тоже пребывает в депрессии, как это часто с ней бывает. Деррида советует ей и себе самому отдохнуть, хотя ему трудно следовать этим советам: «Нам нужна передышка, медленные размышления, время на то, чтобы „восстановиться“… В идеале было бы хорошо на время прекратить преподавание». Так или иначе, он подумывает о том, чтобы приостановить свой семинар на год. А сейчас он вместе с семьей уезжает на Конка-дей-Марини, на Амальфитанское побережье, где чета Адами снимает дом: «Постараюсь как можно больше плавать. Мне физически плохо в моем теле. Я растолстел (как всегда, когда устаю) и ощущаю себя тяжелым, как мешок со свинцом»[769].

Этот регион его просто восхищает, и особенно большое впечатление производит античный Пестум, в то время сохранявшийся еще в хорошем состоянии. Также он впервые открывает для себя Помпеи, место, в которое полюбит возвращаться.