Деррида

Но все же в этом августе сбылись не все его ожидания. Может быть, потому, что он так и не смог «вырваться на Сицилию», о которой мечтал вместе с Сильвиан[770]. Вероятно, также потому, что ему не удалось по-настоящему расслабиться. Он объясняет это в длинном письме Филиппу Лаку-Лабарту, которое просит показать также и Жану-Люку Нанси:

Я пытался работать и мучиться несколько иначе, но сегодня трудно подвести итог. Короче говоря, я вернулся вчера… измотанный и загруженный-встревоженный-угнетенный тем, что намечается. Десятого числа я уезжаю в Йель (там тоже перегруженная программа). Ладно… Жолье попросил у меня текст для «Champs», я собираюсь снова взяться за «Носителя истины», которому будет предшествовать работа «По ту строну удовольствия» и предисловие, все вместе будет называться «Завещание Фрейда». Я думал закончить этим летом, но завозился. Я еще надеюсь сдать рукопись в конце октября, чтобы опубликовать ее зимой или весной[771].

Пока это еще далеко от той формы, которую «Почтовая открытка» окончательно примет в 1980 году. На этой стадии «Послания» еще не были частью проекта.

10 сентября 1977 года Деррида уезжает в Йель, но отсутствие Поля де Мана, находящегося в академическом отпуске во Франции, делает его пребывание в Америке не таким приятным, как в прежние годы. «Ваше влияние в Соединенных Штатах растет вместе со всеми аберрациями и ожесточением, которое оно вызывает», – предупреждал его де Ман[772].

Отложив свои записные книжки в сторону на восемь месяцев, Деррида снова приступает к ним 12 октября, как раз перед возвращением из США. Личные записи переплетаются с написанием «Посланий», как формы того нового «непрерывного письма, поиски которого шли с самого начала» и в котором важное место занимает автобиография, представленная в лирическом и часто болезненном ключе.

Я тебя потерял (а): у меня больше нет тебя, не имея тебя, вызвав твою потерю, я тебя толкнул(а) к гибели.

И если я говорю – что правда, – что я в этот момент теряю жизнь, любопытным образом это сводится к тому же самому, как будто «моя» жизнь и есть тот другой, которого я толкаю к гибели[773].

…И сегодня, когда событие, которым отмечен разрыв в феврале, (вос)производится, подтверждается постфактум, как будто бы оно еще не произошло, но ему нужно было время, чтобы совпасть с самим собой, никто никогда не узнает, исходя из какой тайны я пишу, и даже расскажи я о ней, это ничего не изменит[774].

Пока Деррида был в Йеле, в доме в Рис-Оранжис сделали ремонт, превративший чердак в его кабинет, куда можно попасть по лестнице и где нельзя выпрямиться в полный рост. Хотя он теперь располагает местом, принадлежащим только ему, Деррида воспринимает этот переезд как своего рода ссылку или разрыв с семьей:

Я бы назвал этот чердак (и того, кто мне его дал, заставил туда подняться, жить там, работать, отделиться, обмануться и обмишуриться) моим ВОЗВЫШЕННЫМ.

Сублиминальное, поднебесное, мастерская и начало моей сублимации, мое добровольное отчуждение, мое возлюбленное отречение, покой катастрофы. Уже хочется умереть здесь. Тогда люк в полу захлопывают. Меня почтительно запирают, потому что не умели или не могли меня трогать, любить меня таким, как я есть, был[775].