Деррида

В Нью-Йоркском университете в последние годы Авитал Ронелл и Деррида вели совместный семинар. Она начинает занятие, возвращаясь к некоторым моментам, поразившим ее в прошлый раз, и добавляя несколько ссылок. После вступления Жака она принимает у него эстафету, задавая несколько вопросов, чтобы начать обсуждение. «Во всех других местах, – рассказывает она, – Деррида был единственным хозяином своего семинара. Но в NYU он был в каком-то смысле моим гостем и соглашался с моим стилем. Ситуация очень отличалась от Ирвайна, где он вел тот же семинар, что сначала проводил в Высшей школе социальных наук. В Нью-Йорке он представлял новый семинар, и порядок его ведения оставался открытым. На какой-то год он выбрал одно слово Forgiveness („Прощение“) в качестве названия; мне это не особенно понравилось, и я изменила его на Violence and Forgiveness („Насилие и прощение“). Когда мы встретились незадолго до семинара, я объяснила ему, почему сменила название, сказав, что просто Forgiveness по-английски не звучит. Он был очень недоволен: „Но как же так, Авитал, как вы могли принять это решение, не посоветовавшись со мной? Так же нельзя“. Но в начале семинара он перевернул эту ситуацию, объяснив, что слово „насилие“ было необходимым. Он сказал, что это я, Авитал, попыталась убрать его, но я очень ошибалась! Невозможно мыслить прощение без насилия. В его словах не было и намека на иронию. Мне не оставалось ничего, кроме как объяснить аудитории, почему я хотела убрать это слово. В конечном счете каждый из нас совершил насилие по отношению к другому, но это позволило нам продвинуться вперед и произвести определенную мысль… В последние годы он ощущал, что я опережаю его в плане «левизны», и это порой его нервировало. Однажды он сказал мне, что мой радикализм становится слишком опасным для деконструкции. Он утверждал, что со своей стороны он всегда идет лишь на „просчитанный риск“. Я ответила ему, что подсчет такого рода просто невозможен. Но у него и правда могли проявляться параноидальные черты. Так, он как-то сказал мне, что ему было не по себе, когда он пересекал границу с моей книгой Crack Wars [во французском переводе – „Аддикт“] в багаже. Он говорил, что его арестуют как дилера – и правда, я же родилась в Праге! – и что публикации такого рода могли погубить его американскую карьеру. „Так или иначе, – говорил он мне иногда, – они возложат на меня всю ответственность за подобные тексты, сказав, что все это идет от меня!“»[1302].

Вместе с переводами множится и число поездок в самые разные страны. И Деррида не скрывает своего раздражения, когда во французской прессе слишком уж подчеркивается то, что он постоянно пребывает в США. Из Кракова он пишет Доминику Домбру:

Я много путешествую, но я не только (и не столько) «американец», как часто говорят (всегда с двумя полунамеками, один из которых провинциальный: «смотрите-ка, этот наш парень за границей стал очень известным», а другой – покровительственный: «смотрите, он интересен только американцам, кто его знает, что они в нем нашли». Два этих подразумеваемых значения могут, впрочем, легко сочетаться друг с другом)[1303].

В 1990-х годах Деррида читает лекции и ведет семинары во многих странах, где раньше он никогда не бывал, иногда потому, что там у него не было контактов, но чаще по политическим причинам.

Часто я отправлялся в ту или иную страну только после начала процесса демократизации. Я имею в виду все страны Восточного блока, куда я впервые отправился только после 1990 года (если не считать Будапешта, где я был в 1973 году – но Венгрия и тогда представляла собой исключение, – и Праги в 1981 году, но это было подполье и дело закончилось тюрьмой). Другие «первые разы» в «молодой» демократии: Греция, Испания, Португалия, Уругвай, Аргентина, Чили, Бразилия, Южно-Африканская Республика[1304].