Деррида

Что происходит? What’s happenning? What’s going to happen, Орнетт, now, right now?

Что со мной происходит, здесь, сейчас, с Орнеттом Коулманом? With you? С кем? Нужно импровизировать? Я знал, что Орнетт позовет меня этим вечером к себе, он сказал мне это, когда мы встретились на прошлой неделе и проговорили весь день. Этот шанс меня пугает, я вообще не знаю, что произойдет. Нужно импровизировать, нужно импровизировать, но хорошо, это уже урок музыки, your lesson, Орнетт, который сбивает с толку наше старое представление об импровизации, я думаю даже, что тебе случалось называть его «расистским», это старое и наивное представление об импровизации[1289].

Журналист из Le Monde под большим впечатлением: «Интонации у философа выходят совершенно музыкальными, как и слова. Саксофонист присоединяется к речи. Просто замечательно». Но текст Деррида, как обычно, слишком длинный. Вскоре начинается шум и гам. Из тысячи зрителей недовольны лишь несколько десятков, но этого достаточно, чтобы нарушить гармонию. Раздаются крики: «Достал!», «Заткнись!», «Выметайся!». Некоторые улюлюкают, другие аплодируют. Деррида, смертельно обиженный, вынужден уйти со сцены, так и не успев закончить свой текст. Сильвен Сиклье комментирует: «Чего же не хватило? Саксофонист должен был представить философа, как-то объяснить… Идея Орнетта Коулмана была, возможно, искусственной… быть может, слишком оторванной от сценария концерта»[1290].

Зато 10 дней спустя в замке Серизи-ля-Саль Деррида встречается с публикой, которая ему исключительно предана. Идея о третьей конференции, посвященной его творчеству, была предложена Эдит Эргон и Жаном Рикарду еще в 1993 году. Деррида не особенно сопротивлялся, пожелав лишь, чтобы программа была не такой «перегруженной» и «нечеловеческой», как на двух предшествующих конференциях[1291]. Руководить конференцией будет снова поручено Мари-Луиз Малле, а название будет одновременно открытое и немногое загадочное – «Автобиографическое животное».

Выступление Деррида, начавшееся 15 июля 1997 года, в день его рождения, занимает и большую часть следующего дня. «Я читал им лекцию целых 12 часов», – пишет он не без гордости своей подруге Катрин Малабу[1292]. Но на этот раз никто не против, наоборот. Поскольку у него не было времени рассмотреть то, что касается Хайдеггера, должным образом, участники даже предлагают ему сымпровизировать на эту тему в последний вечер конференции[1293].

Вопрос о животном всегда был для него «самым большим, самым важным вопросом». Перечитывая свои работы в этом ракурсе, он заверяет, что «брался за него тысячу раз, как напрямую, так и косвенно, через прочтение всех философов», которыми занимался[1294]. Но в своем выступлении в Серизи «Животное, которое, стало быть, я есть»[1295], он вначале рассматривает его под вполне конкретным углом зрения, отправляясь от личного опыта: